Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

в Шотландии с тридцати тысяч в 1800 г. до семидесяти тысяч в 1827 г. и до ста сорока шести тысяч в 1851 г. Однако наибольший процент ирландских рабочих в середине столетия был отмечен в Данди, куда развитие текстильной промышленности привлекало их с 1820-х гг. Ирландские католики представляли собой особое сообщество, которое с большим трудом могло быть ассимилировано местным населением и чрезвычайно слабо было склонно к тому, чтобы заключать браки с шотландцами, проживая в отдельных городских кварталах. Чаще они занимались неквалифицированным или низкоквалифицированным трудом, получали за это незначительную заработную плату, и свой невысокий социальный статус передавали из поколения в поколение[1038].

У ирландской сегрегации было две стороны. С одной стороны, принимающее сообщество с неприязнью относилось к ирландцам, с другой – сами иммигранты не желали быть подвергнуты ассимиляции. В более распространенном виде с этим феноменом европейцы познакомились лишь в конце XX столетия, столкнувшись с массовым наплывом инокультурных иммигрантов с Востока. Отчасти враждебное отношение принимающего сообщества к ирландцам было обусловлено религиозным фактором, поскольку на протяжении большей части столетия Шотландия была охвачена евангелическими настроениями, и кальвинизм, как один из вариантов протестантизма, был наиболее решительно настроен против католицизма. Многие ирландцы держались обособленно даже тогда, когда на предприятии, где они работали, вспыхивала стачка, и неприятие со стороны шотландцев, хотя и не принимающее открытых форм, но очень ощутимое на всем западном побережье, выражалось в противопоставлении себя как «достопочтимых людей» ирландцам, именуемым «опустившимися дикарями».

Нанимаясь на низкооплачиваемую работу и будучи вынужденными арендовать жилье в беднейших городских кварталах, ирландцы ассоциировались не только с бедностью, но и с болезнями, пороками, преступностью, о чем постоянно информировались члены городских советов. И хотя сегодня эти проблемы связываются, скорее, с социальным вопросом, в Шотландии XIX в. они являлись важным аргументом в пользу предотвращения тесных связей между ирландским и коренным населением, а порой даже были причиной для исключения ирландцев из общества. В политической сфере это находило выражение в том, что ирландские католики были полностью исключены из политической жизни. С конца 1860-х гг. они вовлекаются в ирландское национальное движение и играют в нем гораздо более существенную роль, чем те, кто эмигрировал в Англию. Нежелание ирландцев следовать за шотландским электоратом приводило последний в бешенство, и до тех пока шотландцы предпочитали голосовать за либералов, ирландские националисты были исключены из политической жизни.

С другой стороны, действительно, сами ирландские католики часто не желали присоединяться к принимающему сообществу, что объяснялось страхом потерять собственную религиозную и этническую идентичность, и создавали отдельное сообщество, объединенное вокруг церкви. В таких общинах была чрезвычайно развита система взаимопомощи, в то время как своеобразный моральный контроль за поведением осуществлялся со стороны церкви. Двумя основными объединяющими институтами ирландской диаспоры в Шотландии были образование и досуг. Ирландские католики, даже несмотря на низкий уровень доходов, редко посылали своих детей в государственные школы, поскольку те обычно находились под покровительством протестантской общины. Чаще, особенно к концу XIX в., они финансировали собственные школы, что еще более способствовало усилению их сегрегации. Католическая футбольная команда также должна была служить поддержанию ирландской идентичности, объединяя религию и этничность. Проблему для ирландских католиков составляли как собственно шотландцы, так и ольстерские ирландцы-юнионисты, которые более легко интегрировались в шотландское общество с точки зрения экономических, религиозных, культурных и политических институтов.

Последние годы XIX в. и полтора десятилетия нового столетия подтвердили в очередной раз обоснованность шотландских успехов. Огромная международная торговая выставка, открывшаяся в Глазго в 1901 г., стала трибуной, с которой было заявлено о достижениях одного из ведущих мировых имперских центров. Десять лет спустя, в 1911 г., всемирная конференция миссионеров, собравшаяся в Эдинбурге, подтвердила вклад шотландцев в религиозное развитие. 1913 г. стал рекордным для шотландского кораблестроения, когда был преодолен тоннаж семьсот пятьдесят тысяч тонн, что составляло одну пятую всего мирового водоизмещения судов. Однако стали поступать и тревожные сигналы, поскольку не все произведенное шотландской промышленностью, в том числе и на ее судостроительных верфях, находило свой рынок сбыта, в результате чего ряд компаний были обанкрочены. Шотландская сталелитейная промышленность, объем которой в общебританском объеме производства стали составлял 20 % в XIX в., в 1901–1914 гг. стала давать лишь 18 %, и темпы ее роста на западном побережье стали сокращаться. В Хайленде проблема эмиграции стояла очень остро, от 5 до 10 % в период 1901–1914 гг. покидало регион, отправляясь за океан. Социальные проблемы в городах с трудом поддавались решению. Несмотря на постоянный рост городского населения, в предвоенный период жилья для рабочих практически не строилось, в результате чего жилищная проблема лишь обострялась.

В августе 1914 г. Шотландия поддержала Британию в начавшейся войне, и количество шотландских добровольцев, отправившихся на фронт, превосходило число волонтеров из любой другой части Великобритании. Однако мировая война лишь усилила многие из проблем, которые назревали на протяжении XIX столетия.

Глава 3

Диапазоны власти: шотландские политические институты и практики в конце XVIII-начале XX вв

В один из дней поздней осени 1831 г. Вальтеру Скотту, прочно обосновавшемуся в Аббортсфрте, вдали от столичной жизни, доставили послание от одного из его давних корреспондентов. В тот же вечер он записал у себя в дневнике: «Я получил письмо от пэра, чье имя пусть останется неизвестным, но который живет в Иестере, он пишет, что если билль будет послан, что он не долго будет носить свой титул, а если будет отклонен – свою голову»[1039]. Многочисленным британским тори, к коим относил себя и сэр Вальтер, наступающий 1832 год не сулил ничего хорошего. Избирательная реформа неотвратимо маячила на политическом горизонте, вызывая противоречивые чувства и чудные поэтические аналогии. Один из друзей Скотта Джефри Кобурн, относящий себя к прогрессивным вигам, сравнивал королевство со старым домом, касаться которого опасно, но оставлять среди новой архитектуры столь же бессмысленно. Предчувствуя надвигающиеся перемены, Кобурн написал: «Что касается меня, то мой разум в дне сегодняшнем, но мои мечты в старом мире. Я чувствую как прошлое уходит от нас все дальше и дальше»[1040].

* * *

Хотя уния 1707 г. и переместила шотландский парламент в Лондон, это не привело к смешиванию всех других институтов, и несмотря на то, что Северная Британия управлялась теперь из Вестминстера, как и прежде в Эдинбурге продолжали существовать правительственные министерства и департаменты. Якобитское восстание и необходимость последующего умиротворения Хайленда способствовали устранению некоторых традиционных институтов и появлению новых, но и этот процесс не носил революционного характера.

Должность государственного секретаря по делам Шотландии, существовавшая до 1745 г., после Великого восстания была ликвидирована, и одна часть его полномочий была передана в Лондон, в то