Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

«непомерной и преждевременной суровостью зимы, навлекшей на… армию ужасные несчастья». Он известил о разрешении своих «разногласий» с папой римским, заверил, что в Испании всегда будет править династия Бонапартов, и сообщил, что профицит торгового баланса Французской империи («даже с закрытыми морями») составляет 126 млн франков{2477}. (Три дня спустя Монталиве обнародовал данные, подтверждающие все сказанное императором, как очень часто бывает при диктатуре.) «После разрыва Амьенского договора я четырежды предлагал [Англии] мир, – напомнил он, в этом случае справедливо, и прибавил: – Я никогда не заключу никакого мира, кроме мира почетного, достойного величия моей империи»{2478}. Выражение «коварный Альбион» иногда употребляли еще во времена Крестовых походов (и оно появляется в «Оде на смерть Ланна»), но в широкий обиход оно вошло с 1813 года с подачи Наполеона{2479}.

Для французских финансов кампания 1812 года обернулась катастрофой. До 1811 года франк сохранял паритет с фунтом стерлингов, его курс к английской валюте даже слегка повысился. Бюджет 1810 года показал небольшой профицит (9,3 млн франков), и доходность государственных ценных бумаг составляла посильные 6 %. Но после обнародования печально известного 29-го бюллетеня доходность ценных бумаг подскочила до 10 % (признак недостаточной уверенности в перспективах Наполеона), и в 1812 году правительство сумело справиться с дефицитом (37,5 млн франков) лишь благодаря дополнительному налогообложению и продаже государственной собственности. Последняя принесла, по сравнению с прежними распродажами, немного денег, поскольку покупатели опасались не удержать права на это имущество. Когда на публичных торгах за государственные земли стоимостью 370 млн франков удалось выручить всего 50 млн, налог с продаж пришлось увеличить на 11,5 %, а налог на землю – на 22,6 %{2480}. Кроме того, сам Наполеон принял некоторые меры экономии, объявив сенешалю, что желает «меньше поваров, меньше посуды, блюд и т. д.»: «В походе за столом, даже моим собственным, подавать суп, отварное блюдо, жаркое, овощи, без десерта»{2481}. Теперь офицеры не могли выбирать между вином и пивом, а пили то, что им подавали. На предложение министерства внутренних дел 10 % жалованья префекта тратить на похороны, если он умирал в своей должности, Наполеон отозвался: «Отказать. К чему искать поводы потратить больше?»{2482} Каталонской армии больше не посылали вино, коньяк, овес и солонину, поскольку всего этого хватало на месте. «Все сделки, заключенные генералом [Гийомом-Матье] Дюма, неразумны, – отозвался Наполеон о планах генерал-интенданта снабжения крепостей на Одере. – Он, по-видимому, считает, что деньги – это просто грязь»{2483}. Перед походом в Россию все общественное строительство было заморожено, и проекты остались незавершенными. В 1813 и 1814 годах, когда массовая мобилизация казалась нескончаемой, а военные расходы оставались высокими, наблюдался еще больший дефицит.

Хотя в начале января 1813 года Фридрих-Вильгельм III предложил отдать генерала Йорка под трибунал за Таурогенскую конвенцию о взаимном нейтралитете с русскими, он просто тянул время. После Тильзита Пруссия стремительно модернизировалась, и теперь Наполеон имел дело совсем с другим врагом, нежели при Йене почти семью годами ранее. Страна преобразовывалась; стимулом для реформ послужило поражение, а образцом – наполеоновская военно-административная модель. Бароны фон Штейн и фон Гарденберг, генералы фон Гнейзенау и фон Шарнхорст требовали «революции в хорошем смысле слова», которая, устранив «старые предрассудки», разбудит «дремлющие силы» Пруссии. Шли радикальные реформы финансов и управления. Кроме прочего, были ликвидированы многие внутренние таможенные пошлины, вредные монополии, отменены ограничительные меры, крепостное право, снят запрет на выбор профессии, места жительства и владение землей. Появился свободный рынок труда, было упорядочено налогообложение, а министры непосредственно отчитывались главе государства. Были отменены запреты для евреев относительно владения имуществом, вступления в брак и передвижений{2484}.

Что касается военной сферы, то в Пруссии подверглось чистке высшее командование (из 183 генералов, числившихся в должности в 1806 году, до 1812 года дослужили только 8). Недворяне получили доступ к офицерским чинам. В кадетских школах были введены экзамены, отменены телесные наказания, а все мужское население государства организовано в ландвер (ополчение) и ландштурм (резерв). К 1813 году военный мундир носило более 10 % пруссаков (более, чем в любой другой стране). При этом в следующие два года почти постоянной войны в прусской армии оказалось меньше, чем во всех прочих, дезертиров{2485}. Генеральный штаб был реформирован, и в недалеком будущем Пруссия смогла выставить прекрасных командиров, например генералов фон Бюлова, фон Блюхера, фон Тауэнцина и фон Бойена{2486}. Наполеону пришлось признать, что пруссаки, по сравнению с первыми кампаниями, стали гораздо сильнее. (Эту мысль он выразил довольно грубо: «Эти животные кое-чему научились»{2487}.) Очень слабым утешением стало то, что пруссаки многому научились у него самого. (Военные реформы эрцгерцога Карла после аустерлицкого разгрома копировали многие рецепты Наполеона. Некоторые нововведения Барклая де Толли в России после Фридланда также их повторяли.) Введение к 1812 году во всех европейских армиях корпусной организации, сделавшей войска союзников гораздо маневреннее, стало данью уважения французам – и угрозой для них.

28 февраля 1813 года Фридрих-Вильгельм III подписал в Калише (территория современной Польши) союзный договор с Александром I. Царь обязался содействовать возвращению Пруссии к ее границам до Тильзитского мира и выставить против Наполеона 150-тысячную армию, если сами пруссаки выставят 80 000 солдат. Договор был подписан не ранее, чем англичане начали доставлять в балтийские порты вооружение, припасы и обмундирование для обеих армий. Евгению Богарне пришлось уйти из Берлина, оставив гарнизоны в Магдебурге, Торгау и Виттенберге. Русская полевая армия уже осадила французов в Штеттине, Кюстрине, Шпандау, Глогау, Торне и Данциге, ее составляли теперь всего 46 000 пехотинцев и 10 000 казаков, хотя и ожидался вскоре подход 61 000 пруссаков. Союзники намеревались идти к Дрездену, чтобы заставить Саксонию отложиться от Наполеона, и рассылали казачьи отряды по северу Германии, чтобы инициировать мятежи в ганзейских городах и в Рейнском союзе.

«В случае малейшего оскорбления со стороны прусской деревни или города сожгите их, – приказал Наполеон Евгению Богарне 3 марта, – и даже Берлин»{2488}. К счастью, сжечь столицу Пруссии уже не представлялось возможным, поскольку в тот же день ее заняли русские. «Нет ничего менее относящегося к военному делу, чем избранная тобой линия, – писал Наполеон, недовольный поступками Евгения. – Опытный полководец встал бы лагерем перед Кюстрином»{2489}. Кроме того, он пожаловался, что не получает ежедневно рапорты от начальника штаба Евгения: «Я узнал о том, что происходит, из английской прессы». Еще сильнее Наполеон разозлился на Жерома, пожаловавшегося на высокие налоги на содержание Магдебурга и других крепостей, которые приходится платить вестфальцам. «Эти меры оправданы состоянием войны; их применяли с самого начала времен, – бушевал Наполеон. – Ты увидишь, во что обходятся 300 000 солдат, которых я держу в Испании, и все войска, которые я собрал в этом году, и 100 000 кавалеристов, которых я снаряжаю… Ты вечно споришь… Все твои доводы лишены смысла… Какой прок в уме, если ты так ошибаешься? Зачем тешить свое тщеславие, досаждая тем, кто тебя защищает?»{2490} Перед посылкой 4 марта подкрепления в Магдебург Наполеон прошелся с командующим по знакомому списку: «Безусловно убедитесь, что на ногах у каждого солдата пара обуви, еще две пары – в ранце, что ему уплачено сполна, а если нет, рассчитайтесь. Убедитесь, что у каждого солдата в патронной сумке сорок зарядов»{2491}.

Наполеон в письме Монталиве сообщил, что собирается посетить Бремен, Мюнстер, Оснабрюк и Гамбург, причем – сообразно новому духу экономии – в указанных городах его постой и почетный караул «не должны стоить стране ничего»{2492}. Это была хитрость, попытка ввести противника в заблуждение относительно своих перемещений. В Гамбург не стоило ехать и по другой причине: 18 марта туда явились казаки и, как и рассчитывали союзники, в ганзейских городах вспыхнули мятежи. Мекленбург первым вышел из Рейнского союза. К концу марта положение Наполеона осложнилось настолько, что он признался Лористону (теперь командующему обсервационным корпусом на Эльбе), что уже не рискует делиться с Евгением Богарне планами обороны Магдебурга и Шпандау, так как не пользуется