Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

сохранявшая нейтралитет по Абоскому миру 1812 года, а теперь подпавшая под влияние Бернадота, объявила Франции войну. Бернадот объяснил Наполеону, что действует не против Франции, а в интересах Швеции, что причиной разрыва стало занятие Шведской Померании, и прибавил, хотя и неискренне, что всегда будет относиться к прежнему командиру как к товарищу по оружию{2459}. Помимо естественного для француза нежелания проливать кровь соотечественников, Бернадот признал, что сделать это означало бы навсегда расстаться с надеждой (которую поддерживал царь Александр) когда-нибудь стать королем Франции.

«Моя армия понесла потери, – объявил Наполеон в сенате 20 декабря, – от преждевременно наступившей суровой зимы»{2460}. Воспользовавшись предательством Йорка фон Вартенбурга для того, чтобы оживить патриотическое чувство, он задался целью собрать 150-тысячную армию и приказал префектам организовать собрания в поддержку вербовочной кампании. «Здесь все в движении», – 9 января заявил он Бертье{2461}. Иного выхода и не было. С Рождества 1812 года по 14 января, когда русская армия достигла прусского Мариенвердера (совр. Квидзын в Польше), она преодолела 400 километров, хотя ей и пришлось в середине северной зимы отбивать Кёнигсберг и остальные занятые французами города{2462}. Евгению Богарне не оставалось ничего иного, как отступить к Берлину.

Наполеон на удивление откровенно признавал масштаб своего поражения в России. «Он первым заговаривал о несчастьях», – писал Фэн{2463}. Впрочем, если император желал поговорить о своей беде, он не всегда был честен. «Не было дела, в котором русские захватили пушку или “орла”; им в плен не попадался никто, кроме застрельщиков, – заявил он Жерому 18 января. – Моя гвардия не участвовала в деле, не потеряла в бою ни единого человека и поэтому не могла терять “орлов”, как о том объявляют русские»{2464}. Действительно, гвардия не теряла «орлов» – потому, что уже сожгла свои знамена в районе Бобра[299], – но ее потрепали у Красного, и Наполеон хорошо это знал. Что касается якобы не доставшихся русским пушек (о чем он говорил и датскому королю Фредерику VI), то царь Александр задумывал составить огромную колонну из 1131 орудия, взятого у французов в 1812 году. Этого не произошло, но несколько наполеоновских пушек можно увидеть в Кремле и сейчас{2465}.

Желая смягчить недовольство французов, в конце января Наполеон заключил в Фонтенбло новый конкордат с папой римским. «Возможно, мы достигнем желанной цели, покончив с разногласиями государства и церкви», – писал он 29 декабря. Уже месяц спустя был подписан всеобъемлющий документ, затрагивавший большую часть спорных вопросов{2466}. «Его святейшество будет иметь резиденцию во Франции или Итальянском королевстве, – начинался конкордат. – Посланники Святого престола за границей получат те же привилегии, что и дипломаты… Неотчужденные владения святого отца не подлежат налогообложению; отчужденные будут заменены другими с таким расчетом, чтобы образовался годовой доход в два миллиона франков… По истечении шестимесячного срока папа даст императорским епископам каноническое посвящение [таким образом признается право Наполеона назначать архиепископов]». Также Наполеон получил право назначить еще десять епископов{2467}. Все закончилось хорошо для Наполеона, но не для папы: тот немедленно пожалел о случившемся и попытался отказаться от взятых на себя обязательств. «Поверите ли, – сказал Наполеон маршалу Келлерману, – папа, свободно и по собственной воле заключив этот конкордат, восемь дней спустя написал мне… и всерьез попросил считать эту договоренность не имеющей силы? Я ответил, что папа непогрешим, а значит, не мог ошибиться, и что его совесть слишком скоро смутилась»{2468}.

7 февраля Наполеон устроил в Тюильри большой парад, а после созвал заседание Государственного совета для установления регентства на то время, пока он будет в походе. Заговор Мале потряс Наполеона, и теперь он желал обезопаситься от попыток воспользоваться отлучкой императора. Кроме того, Наполеон хотел убедиться, что в случае его смерти сына, даже малолетнего, признают преемником. (Очень много воды утекло с тех пор, когда юный Наполеон слал проклятия монархам.) Согласно составленному Камбасересом сенатусконсульту (из 19 статей), в случае смерти Наполеона власть перешла бы к Марии-Луизе, и до совершеннолетия короля Римского ей бы подавал рекомендации регентский совет. Наполеон хотел, чтобы фактическим главой государства стал Камбасерес, а Мария-Луиза «своим именем придала правительству авторитет»{2469}. В заседании по вопросу о регентстве участвовали: Камбасерес, Ренье, Годен, Маре, Моле, Ласепед, Реньо де Сен-Жан д’Анжели, Монсей, Ней, министр внутренних дел граф де Монталиве и Талейран, в очередной раз прощенный. По словам Моле, Наполеон, пусть «внешне спокойный и уверенный в предстоящей кампании, упомянул об испытаниях войны и переменчивости судьбы в выражениях, опровергающих его невозмутимый вид»{2470}. Приказав Камбасересу «показывать императрице лишь то, что ей полезно знать», Наполеон попросил не отсылать ей ежедневные полицейские сводки, так как «ни к чему говорить с ней о том, что может обеспокоить ее или смутить ее ум»{2471}.

К 13 февраля Наполеон получил внушающие глубокую тревогу новости о том, что Австрия собирает по меньшей мере 100-тысячную армию. Вскоре Меттерних предложил ему «посредничество» для поддержания мира в Европе – идея, мало подходящая союзнику. В долгом разговоре с Моле в бильярдном салоне Тюильри тем вечером Наполеон откровенно высказался о некоторых предметах. Он лестно отозвался о Марии-Луизе и сказал, что она напоминает Анну Австрийскую, свою предшественницу: «Ей прекрасно известно, что такой-то голосовал за казнь Людовика XVI, и известны происхождение и репутация каждого, но она никогда не демонстрирует предвзятости ни к старорежимной знати, ни к цареубийцам». Затем Наполеон заговорил о якобинцах, «в Париже довольно многочисленных и очень опасных», и заявил: «Покуда я жив, эта сволочь не шевельнется. Они вполне узнали меня 13 вандемьера и понимают, что я всегда готов их растоптать, если у меня будут неприятности»{2472}. Наполеон знал, что его враги во Франции и за границей «после русской катастрофы осмелеют». Поэтому он принял решение: «Я должен провести еще одну кампанию и взять верх над этими чертовыми русскими: нам нужно прогнать их обратно к их границам и заставить расстаться с мыслью снова их покинуть»{2473}. После этого Наполеон пожаловался на своих маршалов: «Нет ни одного, который умеет командовать другими, и все они не умеют ничего, кроме как повиноваться мне»{2474}.

Наполеон признался Моле, что имел виды на Евгения Богарне, пусть тот «лишь посредственность». Он посетовал, что Мюрат «обильно оросил бумагу слезами», когда писал своим детям, и признался, что и сам страдал от «отчаяния» при отступлении из Москвы, так как, продолжал Наполеон,

мне самому понадобились годы на то, чтобы научиться владеть собой, чтобы не выдавать чувств. Лишь недавно я был покорителем мира, командиром крупнейшей и лучшей армии современности. Теперь этого нет. Если подумать, то я сохранил свое хладнокровие. Я бы даже сказал, что сберег свое неизменно хорошее настроение… Не думайте, что у меня нет чувствительного сердца, как у других людей. Я даже довольно добрый человек. Но с ранней моей юности я старался заставить молчать эту струну, которая теперь не издает у меня уже никакого звука. Если кто-нибудь скажет мне перед битвой, что моя обожаемая до безумия любовница испустила последний вздох, это оставит меня равнодушным. Но моя скорбь будет ничуть не меньше, чем если бы я поддался ей… а после битвы я оплакал бы свою любовницу, если бы у меня нашлось время. Как вы думаете, совершил бы я все, что совершил, без этого самообладания?{2475}

Столь суровый самоконтроль может казаться нам чуждым, но в то время его почитали добродетелью. Умение владеть собой, несомненно, помогало Наполеону бороться с превратностями судьбы. Самообладание он проявил и 14 февраля, когда выступил на открытии Законодательного корпуса и Сената. Очевидец отметил, что Наполеон взошел по ступеням трона под аплодисменты депутатов, «хотя их лица выдавали бесконечно большее беспокойство, чем его»{2476}. В первом после возвращения из русской «пустыни» большом выступлении перед депутатами Наполеон объяснил свое поражение