Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

штабной офицер напомнил, что перед ним «всего лишь русский», Наполеон отрезал: «После победы нет врагов – все люди»{2301}.

10 сентября император, рассчитывая, что занятие Москвы ослабит давление на Макдональда и Шварценберга (действовавших соответственно севернее и южнее русской столицы), известил последнего: «Теперь противник поражен в сердце, он уделяет внимание только сердцу и не думает о конечностях»{2302}. Мюрат начал преследование отступающих русских, занял Можайск и взял в плен 10 000 их раненых. На следующий день (после двухдневного отдыха) главные силы французской армии возобновили наступление. К этому времени стало ясно, что русские не собираются давать еще одно крупное сражение в виду Москвы. «Наполеон подобен быстрому потоку, который мы не могли остановить, – объяснил Кутузов, принимая решение оставить город, – а Москва – это губка, которая всосет его в себя»{2303}. Русская армия проследовала через Москву утром 14 сентября. Когда стало ясно, что город будет оставлен, почти все население бросило свои жилища и двинулось вослед войскам, пряча или уничтожая все, чем могли воспользоваться захватчики и что было невозможно увезти. Из 250 000 москвичей в городе осталось около 15 000 (многие из них нерусские). Из окрестных деревень в Москву потянулись мародеры{2304}. 13 сентября смотритель музея Московского университета [Ришар] и делегация москвичей-французов, посетив ставку Наполеона, объяснили ему, что город пуст и ждать бояр с ключами и хлебом-солью не приходится{2305}. Взамен предприимчивый старик-крестьянин предложил императору экскурсию по главным достопримечательностям Москвы и себя в качестве гида. Наполеон вежливо отказался[275]{2306}.

Когда с Поклонной горы солдаты увидели город, они стали кричать: «Москва! Москва!» – и зашагали бодрее. «Москва имела вид восточный, точнее, заколдованный, – вспоминал капитан Август Генрих фон Брандт из Вислинского легиона, – с ее пятьюстами куполами, позолоченными или окрашенными в ярчайшие цвета, торчащими здесь и там над настоящим морем домов»{2307}. Наполеон выразился прозаически: «Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!»{2308} Мюрат оставил в покое арьергард отступающей русской армии и вошел в Москву. Ради безопасности и снабжения, а также чтобы Великая армия не разграбила город, в нем расположились лишь императорская гвардия и итальянская королевская гвардия. Остальные встали лагерем в окрестностях, но солдаты очень скоро нашли путь в город и занялись мародерством.

Утром во вторник, 15 сентября, Наполеон въехал в Москву, водворился в Кремле (после того как крепость проверили на наличие мин) и рано лег спать[276]. «Этот город столь же велик, как Париж, – писал Наполеон Марии-Луизе, – и в нем всего в достатке»{2309}. Сегюр писал, что «при виде этого дворца… в душе Наполеона снова вспыхнула надежда»[277], но на закате во всем городе одновременно начались пожары, с которыми нельзя было справиться из-за сильного северо-восточного ветра, к тому же губернатор Федор Ростопчин распорядился перед оставлением Москвы вывезти или уничтожить все приспособления для тушения огня и затопить пожарные суда[278]{2310}. «Я предаю огню дом свой, – оставил Ростопчин французам послание в усадьбе Вороново близ Москвы, – чтобы он не был осквернен вашим присутствием»{2311}. (Впоследствии его чествовали за распоряжение поджечь Москву, но эта заслуга отчасти принадлежит заключенным, которых Ростопчин выпустил из московских тюрем[279]. В конце жизни он – к недоумению друзей и родных – отрицал, что сделал это{2312}.) Пожар той ночью был настолько ярок, что, находясь в Кремле, можно было читать без лампы.

Не успели французы приступить к грабежу, как им пришлось спасать Москву от самих же москвичей. Французам, не знакомым с городом и не имевшим пожарного инвентаря, задача была не по плечу. Они расстреляли около 400 поджигателей, но 6500 из 9000 крупных зданий или сгорели дотла, или обрушились{2313}. Наполеон вспоминал, что многие французы погибли, «мародерствуя в пламени»{2314}. Москвичи, приводившие город в порядок после отступления французов, собрали обугленные останки почти 12 000 человек[280] и более 12 500 лошадей{2315}.

Наполеон быстро уснул под кремлевскими люстрами в железной походной кровати. В 4 часа 16 сентября его разбудили известием о пожаре. «Какое страшное зрелище! – воскликнул он, глядя из окна, стекла которого уже раскалились от огня. – Это они сами поджигают! Столько дворцов! Какая решимость! Какие люди! Это – скифы!»[281]{2316} (Как обычно, Наполеон в поисках аналогии обратился к древности, в данном случае к упомянутому Геродотом индоиранскому народу, известному своей беспощадностью.) Наполеон едва и сам не погиб: часовые легкомысленно позволили целому артиллерийскому парку остановиться под окном его спальни. «Отборное войско императора и сам он неминуемо погибли бы, если бы хоть одна искра из тех, которые летели на наши головы, упала на артиллерийский ящик», – отметил Сегюр[282]{2317}. В 17:30 Наполеон, проведший большую часть дня за организацией из солдат пожарных команд, ломавших дома, чтобы преградить путь огню, и допросивший двоих поджигателей, внял мольбам Бертье, Мюрата и Евгения Богарне и, когда пламя охватило Арсенальную башню, решил покинуть город. Сегюр вспоминал: «Жгучий воздух, горячий пепел, огненные искры – все это затрудняло дыхание»[283]{2318}. Двухчасовой переезд в царский Петровский дворец (в 10 километрах от Кремля) был опасным предприятием: иногда приходилось идти пешком, так как лошади боялись огня. К этому времени огонь и руины мешали выйти из ворот Кремля, и Наполеон покинул крепость через подземный ход, ведущий к реке{2319}. «Воспользовавшись длинным обходным путем, – вспоминал генерал Антуан-Этьен-Никола Фантен-дез-Одоард, – он оказался вне опасности»{2320}. Управляющий казначейства короны Гийом Перюс, также спасшийся, рассказывал брату: «Мы варились в своих каретах… Лошади не хотели идти вперед. Я испытывал сильнейшее беспокойство за казну»{2321}. Казна уцелела и вскоре приумножилась, когда в специально построенной плавильне переплавили предметы, взятые в основном из дворцов и церквей, и получили 5307 килограммов золота и 294 килограмма серебра{2322}.

Рассуждая о походе в Россию два года спустя, Наполеон признал, что когда он «пришел в Москву, то решил, что дело сделано»{2323}. По его утверждению, он мог перезимовать в богатой Москве, если бы не «событие, которое невозможно было предугадать, так как, кажется, ему нет примера в мировой истории. Но, ей-богу, нужно признать, что оно выдает чертовски сильный характер»{2324}. Хотя уцелевшей от огня части города хватало для размещения войск на зиму, а в кладовых частных домов нашлись кое-какие припасы, их ни в коей мере не было достаточно для нужд более чем 100-тысячной армии в течение полугода. Лошадям не хватало корма, в костры приходилось бросать мебель из красного дерева и золоченые оконные рамы, и вскоре армия перешла на тухлую конину{2325}. Теперь представляется, что для французов было бы лучше, если бы город сразу выгорел дотла: им пришлось бы немедленно уйти.

За 82 дня, от перехода через Неман до вступления в Москву, центральная группировка Великой армии уменьшилась более чем наполовину. По данным, имевшимся в то время у Наполеона, к концу Бородинского сражения он потерял уже 92 390 человек{2326}. Однако он вел себя так, словно и не находился в стесненном положении. Два дня Наполеон, живя в красивом Петровском дворце, обдумывал почти немедленное возвращение на Западную Двину, для чего армия совершила бы круговой обход, а корпус Евгения Богарне изобразил бы наступление на Санкт-Петербург{2327}. Наполеон заявил Фэну, что к середине октября, вероятно, сможет оказаться между Ригой и Смоленском. Но, хотя он начал изучать карты и готовить приказы, этот план поддержал лишь принц Евгений. Другие старшие офицеры отнеслись к идее с «отвращением». Они заявили, что армии требуется отдых, а идти на север – значит «идти навстречу зиме, как будто она сама вскоре не явится», и убеждали Наполеона просить мира{2328}. Армейским хирургам требовалось больше времени на лечение раненых, и они утверждали, что и на руинах Москвы можно найти для этого возможности{2329}. Наполеон заявил советникам: «Не рассчитывайте,