Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

имели годовой доход от ста до тысячи фунтов стерлингов, составляя при этом одну пятую часть общего трудоспособного населения страны[982]. Результат распространения среднего класса видимо сказался на изменении облика шотландских пригородов, где представители этих слоев предпочитали селиться, возводя элегантные дома-террасы.

Расширение оттока капитала из Шотландии после 1870-х гг. также сказалось на развитии шотландского среднего класса. Главным образом этот процесс протекал посредством стряпчих и агентов, которые от имени своих заокеанских клиентов собирали средства, предоставляемые им шотландским средним классом, получавшим солидные проценты, чтобы потом инвестировать их в экономику колоний. В 1880-е гг. не раз отмечалось, что Эдинбург полон агентов инвестиционных компаний, которые являются основным каналом существенной мобилизации капитала среднего класса. И тот высокий уровень инвестированния, который был достигнут в Шотландии, свидетельствует о богатстве и процветании нации во второй половине XIX в. За несколько десятилетий уровень капиталовложений вырос с шестидесяти миллионов фунтов в 1870 г. до 500 миллионов фунтов в 1914 г. Правда не все эти средства направлялись в колонии; железнодорожное строительство, инвестиции в производство и земли на территории США также являлись выгодным размещением капитала. В 1880-е гг. три четверти всех основанных за границей британских компаний принадлежало шотландцам. Половина инвестиционного капитала Австралии в XIX в. происходила из Шотландии. Чайные плантации на Цейлоне, производство джута в Индии и железнодорожное строительство в Канаде – все это приносило шотландцам огромные прибыли, которые в лучших традициях протестантской этики инвестировались в новое производство. По отдельным подсчетам, в 1914 г. на каждого шотландца приходилось сто десять фунтов инвестиций, вложенных в зарубежную экономику, в то время как средний уровень по Британии составлял девяносто фунтов, и эти капиталовложения являются лучшим подтверждением того, что Шотландия в рамках империи процветала[983].

Однако такая радужная картина является, бесспорно, несколько приукрашенной, если принять во внимание положение всего шотландского населения, поскольку колониальный успех был распределен крайне неравномерно среди различных слоев Шотландии. Современные подсчеты свидетельствуют, что в 1867 г. примерно 70 % трудоспособного населения, что составляло около одного миллиона, принадлежало к категории низко квалифицированных или неквалифицированных рабочих, доход которых не превышал пятьдесят фунтов в год[984]. Для таких людей и для их семей даже короткий период безработицы таил в себе смертельную опасность. И когда в 1908 г. уровень безработицы среди рабочих доков Клайдсайда поднялся до 25 %, это обернулось катастрофой для многих. Временным спасением могла быть сезонная работа, которая в четырех крупнейших шотландских городах составляла до 25 % рынка труда и давала хотя и мелкий и непостоянный заработок, но он являлся шансом на выживание для многих тысяч рабочих. В период с 1830 по 1914 гг. заработная плата шотландских индустриальных рабочих была ниже, чем у их английских коллег, в то время как прожиточный минимум был выше. Жители Глазго в среднем тратили на 5 % больше на еду и оплату проживания, что «съедало» четыре пятых недельного заработка, чем те, кто жил в северо-английских городах вроде Манчерстера, Лидса, Салфорда или Нотингема[985]. То, что открытие викторианской индустриальной Шотландией колониальных рынков не принесло экономического процветания большей части жителей Шотландии, подтверждается уровнем миграции и качеством жилья. Как только появлялась возможность уехать из страны, шотландцы пользовались ей. Шотландия является, пожалуй, единственным европейским примером, где высокий уровень индустриализации совпал с массовой эмиграцией, в то время как в других европейских случаях массовый отток населения наблюдался из бедных и экономически депрессивных сельскохозяйственных регионов.

Жилищные условия рабочего класса также свидетельствуют о массовой бедности в период империи. Один из исследователей замечает, что перед Первой мировой войной Шотландия стояла на пороге жилищной катастрофы[986]. В 1911 г. более 50 % шотландского населения жило в одно— или двухкомнатных помещениях, по сравнению с 7 % англичан, проживающих в аналогичных условиях. Жилищная рента была на 10 % выше, чем в соседних Нортумберленде или Дареме, и в среднем на 25 % выше, чем в других северо-английских графствах. В 1914 г. более двух миллионов человек, что составляло почти половину населения, жили по 2 человека в комнате. Жилищные сложности были обусловлены низким уровнем дохода, поскольку проблема сводилась не к недоступности жилья, а к его дороговизне. Например, в 1914 г. в Глазго, «втором городе империи», было более двадцати тысяч незанятых жильцами домов, что составляло примерно десятую часть всего жилого фонда города.

Очевидно, что даже несмотря на высокий уровень эмиграции Глазго был переполнен рабочей силой в период расцвета имперского индустриального производства, что сопровождалось низким уровнем заработной платы, безработицей или случайной работой, тяжелыми бытовыми условиями. Хотя некоторые шотландцы постоянно увеличивали свой доход, большая часть была обречена на ежедневную борьбу за выживание. Однако эта имперская экономика создавала и проблемы для будущего развития, в котором Шотландия по сути не имела т. н. «второй индустриальной революции», поскольку из-за низкого жизненного уровня большинства населения предпосылки для создания общества потребления были чрезвычайно слабы. Да и само имперское производство, приносившее в XIX в. огромные прибыли, в будущем окажется под угрозой из-за растущей экономической конкуренции и международной борьбы. Угроза со временем стала еще более реальной из-за того, что шотландцы предпочитали вкладывать капиталы в такое производство как металлургия, сталелитейная промышленность, строительство мостов и локомотивов и другие аналогичные предприятия, которые очень легко были подвержены конкуренции. Как только США окрепли настолько, что их экономика стала конкурентноспособной, разрастающаяся американская экономическая интервенция поставила под угрозу многие шотландские приобретения в Новом свете, не говоря уже о Первой мировой войне, в значительной степени нарушившей экономическое процветание Шотландии.

Один из распространенных образов шотландцев XIX в. был связан с шотландцем-искателем приключений за границей, а, учитывая масштабы эмиграции из Шотландии в XIX в., это не удивительно. Факторы этой эмиграции были смешанными, начиная от бедности и бегства от других сложных обстоятельств до желания основать собственный бизнес, что в колониях было гораздо проще, чем на родине. Экономика колоний оставалась чрезвычайно привлекательным средством вложений, и поэтому в самой Шотландии существовало бессчетное количество обществ и агентств, готовых оказать содействие в эмиграции[987]. Среди эмигрантов была особая группа, которую М. Харпер называет «временными эмигрантами», выезжавшими в колонии лишь на непродолжительное время. Среди них были и те, кто искал быстрой удачи и богатства, но значительную часть составляли временные рабочие или служащие компаний, доктора и инженеры, учителя и священники, выезжавшие в колонии за свой счет, отвечая на вызов колониального рынка в специалистах определенного профиля[988].

Их опыт стал основой идеи о шотландской «традиции эмиграции», которая развивается современными исследователями, например, Линдой Коллей, высказывающей мнение, что существовала особая шотландская традиция эмиграции и поиска удачи за границей, связанная как с относительной бедностью