Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

самыми привлекательными с точки зрения конечного региона эмиграции, существовали определенные временные флуктуации в привлекательности этих регионов. В частности, после 1840 г. США являлись притягательным регионом, но с начала XX в. уступили место Канаде. 1850-е гг. отличаются также ростом привлекательности Австралии. Высокий уровень эмиграции быстро способствовал установлению персональных и групповых связей между Шотландией, колониями и доминионами. Эти транснациональные сети более укреплялись в виду высокого уровня реэмиграции, которая, по некоторым подсчетам, в 1890-е гг. достигала 40 %. Развитию системы коммуникации между колониями и Шотландией способствовало несколько факторов: «сетевая миграция», когда вслед на одной семьей, устроившейся на новом месте, вскоре отправлялись несколько представителей рода, развитие системы корреспонденции и широкое освещение колониальной ситуации на страницах британской прессы.

Эмиграция стала важным общеевропейским феноменом в период до Первой мировой войны, когда более пятидесяти миллионов европейцев покинули континент, отправляясь за океан. Однако, если в первой половине XIX в. основная масса уехавших происходила из Британии и Ирландии, то к середине столетия увеличился поток тех, кто уезжал из Скандинавии и некоторых германских государств, а в начале 1900-х гг. основным регионом эмиграции стала Италия и ряд южно- и восточноевропейских стран. И хотя Шотландия составляла лишь 12 % от общего числа европейских эмигрантов, потеря около двух млн. человек не могла не сказаться на экономическом и социальном развитии, с одной стороны, разрядив демографический накал, давивший на рынок труда, а, с другой, заложив основу демографической проблемы для XX в. Только Норвегия и Ирландия потеряли пропорционально большую часть населения от естественного прироста, чем Шотландия. На протяжении второй половины XIX в. отток населения стал особенно заметным: в 1855–1860 гг. из Шотландии уехало 27,6 % процентов от естественного прироста населения, в 1881–1890 гг. – 54,1 %, в 1900–1910 гг. – 84,3 %. В это время соответствующие английские и валийские показатели свидетельствуют, что из других частей Британии уезжало гораздо меньше населения: 1850-е гг. – 22,2 %, 1880-е гг. – 42,5 %, 1901–1910 гг. – 46,3 %. И это при том, что абсолютные демографические показатели численности населения в Шотландии были гораздо ниже, чем в Уэльсе и Англии[968]. Массовый «исход» шотландцев в начале XX века привел к тому, что уровень шотландской эмиграции между 1901 и 1914 гг. в два раза превосходил английский, достигнув уровня 11,2 на 1000 человек, при том, что в Англии и Уэльсе этот показатель равнялся 6[969].

В самой Шотландии существовала довольно развитая традиция эмиграции. Шотландские торговцы, клерки, школьные учителя были хорошо известны в Европе, начиная с XIV в., что отражено, например, во французских документах. «Древний альянс» с Францией обусловил то, что шотландцы могли развивать церковные и университетские контакты, которые служили наиболее привлекательной сферой профессиональной деятельности шотландским интеллектуалам. Реформация остановила этот процесс «интернационализации» шотландской интеллектуальной культуры, а лишь войны предоставили новую возможность миграции шотландцев в Европу. На протяжении XVII в. около ста тысяч шотландцев побывали за пределами своей родины, главным образом в роли военных. В добавление к этому Стюарты начали политику пресвитерианской колонизации Ольстера, который из ирландской провинции, гэллоговорящей и католической, превратился в мост между ирландцами и шотландскими горцами, столкнувшимися с аналогичными религиозными и культурными проблемами. После 1609 г. массовый поток шотландцев из равнинных и приграничных с Англией регионов направился в Ирландию, и к 1650 г. в Ирландии проживало около пятидесяти тысяч шотландцев, а правительству приходилось даже сдерживать этот колонизационный порыв. Два века спустя шотландцы, теперь уже наряду с ирландцами, вместе пустились в освоение новых континентов. В 1772 г. в Америке было 150 тысяч ирландцев шотландского происхождения, в то время как собственно шотландцев в тот период насчитывалось 50 тысяч. Все они вместе стали активными участниками войны американской революционной армии с силами Британии[970].

Если шотландские эмигранты первой половины XIX в. были больше склонны к постоянному поселению за пределами родины, то развитие транспорта с середины 1850-х гг., а также изменение возможностей профессиональной деятельности привело к тому, что временная эмиграция стала преобладать. С 1894 г., когда стала доступна статистика внутренних перемещений, мы можем более детально определить уровень возвратной миграции, исходя из того, что подавляющее число тех, кто въезжал в Британию, были возвращающимися репатриантами. Если за период 1895–1914 гг. с территории Шотландии выехало 824 325 человек, то въехало туда 320 646, что составляет 39 % от числа покинувших страну, по сравнению с 45 %, относящимися к Британии в целом. Большая часть репатриантов, 45 %, вернулась из США, из Австралии – 32 %, из Британской Северной Америки – 21 %[971].

Кто были эти шотландские эмигранты, уезжавшие на свой страх и риск в надежде обрести экономическое процветание за океаном? Существующее представление о том, что в подавляющем количестве это были горцы, бежавшие от хайлендерских чисток и беззмемелья, не совсем верно. Это были не хайлендерские беженцы, а смешанные коллективы из разных шотландских регионов, социальных слоев и профессий, многие из которых описываются современниками как цвет общества. Арчибальд Бьюкенен, глава канадского иммиграционного агентства, характеризуя шотландских пассажиров «Британского корабля», прибывшего из Кромарти в августе 1840 г., говорит, что это были как горцы, так и выходцы из равнинной Шотландии, «принесшие нам капитал от 7 до 8 тысяч фунтов»[972]. И хотя причины, по которым эмигранты покидали Шотландию, были разными, так же, как и их цели, ставившиеся ими на новом месте, все они способствовали формированию общей шотландской идентичности в заокеанских землях, которая складывалась с помощью формальных и неформальных механизмов, способствовавших развитию как этнической консолидации, так и достижению практических целей в экономических и социальных процессах. В то время как хайлендерская культура способствовала формированию групповой идентичности, основанной на корпоративных традициях, что формировало шотландскую диаспору, языком которой стал, скорее, язык изгнания, чем положительные коннотации, связанные с эмиграцией, лоулендеры были в гораздо большей степени прагматиками, чем романтиками в описании своего шотландского прошлого, и настроены на достижение собственных интересов на новом месте и удовлетворение личных амбиций. Но даже несмотря на то, что хайлендеры и лоулендеры исходили из разного понимания диаспоры и ее функций, а также зачастую имели разное представление о целях и о том, почему они попали в новые земли, на практике не существовало большой разницы в том, как они проявляли свою национальную идентичность. Хайлендерские эмигранты имели склонность к тому, чтобы активизировать гэльские корни своей культуры, включая гэльский язык, что отражало стремление возродить то, что было утеряно в Шотландии, но это не мешало им, используя связи с другими выходцами из Шотландии, способствовать достижению экономических и социальных целей. Выходцы же из равнинной Шотландии, настроенные более прагматично, стремились сделать символами своего пребывания в новых территориях не романтическое и мифологизированное прошлое, а практические экономические выгоды, которые они старались извлечь из имперской экономики.