Читать книгу - "Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн"

я предоставил в его пользу три четверти взыскиваемых судебных издержек, а одна четверть поступала в пользу письмоводителя «стола претензий». Таким образом, я не пользовался этими «издержками», которые, по условию моей службы, поступали в мою пользу.

Создалось у меня много дел об удалении лиц, захвативших городскую землю, и о сносе принадлежащих им построек. Эти захваты земли были вызваны острою нуждою в жилищах. Население увеличивалось, особенно рабочее, а квартир не было. Города Ростов и Нахичевань ничего не предпринимали для устранения жилищной нужды. Рабочие семьи селились в пещерах на каменоломнях, в сложенных из земли подобиях домиков-землянок. Но нашлись люди посмелее и прибегли к захватам земли на окраине Ростова, которую назвали Нахаловкой. Выстраивался где-нибудь деревянный домик и ночью перевозился и устанавливался на Нахаловке, на которой создались довольно большие улицы. Городская управа решила получить решение мирового судьи о сносе этих домиков и удалении из участков захватчиков, но приводить в исполнение решения в исключительных случаях и выработать общее положение об отводе нуждающимся в жилищах участков земли, переименовав Нахаловку в Новое Поселение.

Как-то я пришел в канцелярию стола претензий для занятий. Служащий мне сказал, что вчера заходил Ткачев и требовал для просмотра несколько исковых дел. Ткачеву было объяснено, что к шкафу с делами никто не имеет доступа и ключ у меня. Тогда Ткачев оставил список нужных ему дел, за которыми зайдет сегодня после десяти утра. Я, конечно, не обратил внимания на это требование и велел ответить, что не могу дать дел постороннему лицу. Я не хотел встречаться с Ткачевым, почему в десять часов начал собираться уходить, как он вошел, шмыгнул мимо меня, не поздраствовался с чиновником и спросил:

— Дела приготовили?

Чиновник ответил, что не получил их. Тогда Ткачев резко повышенным голосом спросил:

— Почему?

Тогда я спокойно сказал:

— Я не дал дел.

Ткачев взвизгнул:

— С вами не разговариваю!

— В таком случае, — сказал я, — потрудитесь немедленно выйти отсюда, так как вы ведете себя грубо и мешаете заниматься.

— Что такое? — прошипел Ткачев.

Право, он был страшен. Вампир — вспомнил определение Байкова.

— Это вам так не пройдет, — сказал Ткачев и быстро вышел.

Через несколько минут зашел член управы Станислав Журавлев (был второй член управы Петр Журавлев[507]) и взволнованно спросил:

— Что вы сказали Ткачеву? Что произошло[508]?

— Предложил Ткачеву выйти из комнаты, так как он был груб и неприлично себя держал.

— Боже мой, что вы сделали!

— Чего беспокоитесь, Станислав Васильевич? Ведь в каторгу сошлют меня.

Журавлев озабоченно:

— Дайте мне, пожалуйста, нужные дела Ткачеву.

— Не дам без вашего письменного требования, что дела нужны управе, и без расписки о получении дел. А вам не рекомендую дать дела Ткачеву на дом — пусть смотрит в управе.

Журавлев написал требуемое и понес дела. Ткачев рассмотрел их, сделал какие-то заметки и, как мне передали, сказал:

— Собирает денежки не в кассу города, а в свой карман. Этот нарывчик вскрою, давно пора.

К кому это относилось? Пять дел было о недоимках и три о земельных участках. В России каждый кого-нибудь боялся, все воспитывались, росли в страхе. Боялись Шушпановых, Ткачевых — неизвестно почему. «С богатым не судись, с сильным не борись». «За битого двух небитых дают». Рабская психология русского человека. Слышали: адвокат Волькенштейн «вытолкал» Ткачева из кабинета. Боже мой, неужели? Что-то будет?

На следующий день Байков был в управе. Зашел к нему.

— Охота вам связываться с мерзавцем? Начнет трепать ваше имя, — сказал Байков.

— А знаете, Андрей Матвеевич, хочу привлечь Ткачева за клевету. Он собирается «вскрыть нарывчик», как он выразился, а я ему покажу, что он наглец и зловредная гадина.

— Смотрите, Ткачев опасный враг, как всякий бесчестный человек. Плюньте, не стоит с ним биться.

— Я его не боюсь, — ответил. — До сих пор он безнаказанно клеветал на кого хотел, необходимо обезвредить эту гадину. Я начну, за мной пойдут другие. Увидят, что нестрашен Удав Иванович, как его именовали.

Посоветовался с моим приятелем Петровым, и он согласился с моими доводами о необходимости заткнуть глотку Ткачеву, который, несомненно, будет всюду позорить меня.

— Мы, — сказал Петров, — начинаем жизнь и должны оберегать свое имя, если злой лгун пользуется своим положением. Но вам предстоит бороться с человеком, видимо, не гнушающимся всяческими приемами.

Я подал жалобу, в которой глухо указал причину клеветнических измышлений Ткачева. Просил вызвать свидетелей, в числе коих были: Смоленский и помощник пристава Оранский, заведующий «санитарными пунктами города», который раньше исполнял на таких же условиях взыскания. Мировой судья Корсун, получив жалобу, сказал:

— Злостный старик Ткачев, его надо бояться.

До дня слушания дела, которое нашумело в некоторой части населения, Оранский передал мне, что подпольный адвокат Прилукин «орудует» с Ткачевым. Говорят, добывает свидетелей, нужных Ткачеву. Это известие меня удивило и несколько огорчило. Прилукин не был подпольным адвокатом и выступал изредка защитником по делам уголовным. Прилукин — мелкий бакалейный торговец, писал стихи и даже издал сборник под названием «Цветы и песни Дона»[509]. Стихи курьезные! Страстью Прилукина были также уголовные дела. Он узнавал, когда слушались интересные дела, и являлся неизменным слушателем. Он давно был моим знакомым, именовал себя «моим обожателем», всегда подходил ко мне, поднес мне свои стихи с трогательной надписью «От автора». И этот восторженный Прилукин создает против меня лживые какие-то обвинения, подыскивает лжесвидетелей! Я не верил. Мысленно вырешил: если явятся лжесвидетели, то подниму дело против них и буду обвинять Ткачева в подстрекательстве[510].

Мировой судья Корсун придал делу особое значение и назначил к слушанию в семь часов вечера «на свободе»[511]. Отправился с Петровым. Войти в камеру с улицы было невозможно, пошли на черный ход. В канцелярии пусто. Заглянул в зал. За столиком для судящихся высилась фигура Ткачева, имевшая в обстановке плохо освещенной камеры особенно зловещий вид. Публика обычная в камерах судей — сплошь мещане, базарные торговцы, ни одного знакомого лица.

Корсун открыл заседание.

— Не желают ли стороны помириться? — спросил судья.

Ткачев отрывисто:

— Я не ссорился.

Корсун внушительно:

— Закон обязывает меня примирять в возможных случаях, почему предлагаю вам ясно ответить.

Ответили я и Ткачев отказом. Мировой прочел жалобу.

— Господин Ткачев, признаете ли себя виновным в оклеветании господина Волькенштейна?

Ткачев, сидя, начал говорить что-то… Мировой, перебивая Ткачева, громко сказал:

— Господин Ткачев, судья действует именем его императорского величества, почему с судьей разговаривают стоя. Прошу встать.

Ткачев как-то передернул свою шинель и полувстал.

— Что вам угодно? — спросил Корсун.

Ткачев:

— Прошу допросить вначале моих свидетелей, и я надеюсь, что обвинитель откажется от своей жалобы, ибо выяснится, что я не виноват в клевете.

Я не возражал и