Читать книгу - "Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко"

на океан, мы не знаем[833]. Очевидно, однако, что все эти изменения, в конечном счете, были очень символичны и соответствовали той общей тенденции, которая была характерна для демографической модели западного мира в XVIII в. – процессу сокращения рождаемости, сопровождаемому и снижением смертности.

Все, что мы знаем о рождении и смертности в Шотландии XVIII в. в измеримой форме, происходит из переписи Вебстера 1755 г., Старого статистического отчета 1790-х гг., нерегулярных сведений приходских метрических книг и еще более редких отчетов о смертности из некоторых городов. Это в свою очередь означает, что наше знание о населении Шотландии является приблизительным, но необходимым и полезным.

Для всей Западной Европы демографическая история была проста: чума ударила в XIV столетии, затем население боролось с ее рецидивами, которые постоянно разбавлялись новыми заболеваниями, вроде оспы, а также голодом, который, в свою очередь, производил новые вспышки болезни в среде ослабленного населения, и поэтому вновь достичь и затем превзойти уровень населения, существовавший до Великой чумы, удалось лишь между 1750 и 1800 гг. Войны, перемещения и столкновения, локальные конфликты – все это способствовало кризисам смертности. Сельские жители и горожане, вероятно, рассматривали старость как желаемый, но не всегда обычный итог жизни. Раннесовременное общество было молодым обществом, в котором старость можно было уважать, но не опасаться ее. В Шотландии численность населения являлась мерой победы, одержанной преобладающе сельскохозяйственным обществом перед лицом болезней, неблагоприятных климатических условий и слабо развитых технологий. Война была тем, что, как правило, довершало кризис, принося разорения, беспорядки и инфекции.

Голод, чаще обозначаемый как лишения и недород, отчаянно поражал население в XVII в. И в 1620-е, и 1640-е, и 1690-е гг. шотландцы подвергались не только голоду, но также сопровождающим его природным бедствиям и болезням, которые они несли. В июле 1695 г. в ожидании многообещающего урожая шотландское правительство стало поощрять экспорт, но к августу большая часть урожая была уничтожена, и следующие несколько лет были ознаменованы трудностями, унесшими тысячи жизней. Большая часть этих событий была зарегистрирована верными ковенантской традиции проповедниками, рассматривавшими голод как ниспосланное свыше испытание, последовавшее за событиями 1688 г. Для других, считавших себя избранной нацией, голод 1690-х гг. был знаком того, что необходимо вернуться на истинный путь, с которого народ свернул, лишив власти исконную королевскую династию[834]. Новые неурожаи последовали снова в 1709 и 1740 гг., и тогда «народные массы Эдинбурга атаковали мастерские, отдельные зернохранилища в Лейте, продуктовые лавки, овладев бочками с зерном. В это время власти обладали слишком ограниченными военными силами для того, чтобы суметь подавить выступления»[835]. Столкновения между толпой и правительственными вооруженными силами продолжались, что демонстрирует изменение отношения народа – для голода 1690-х гг. были характерны лишь прокламации и обращения с просьбой решить проблему голодания греховного населения посредством импорта зерна. Концепт голода, как божьей кары, преобладал над пониманием дефицита продовольствия как результата недальновидной политики, и, как следствие, воинственные толпы, требующие немедленных мер, были относительно немногочисленны и редки[836]. К 1740-м гг. высокие цены на продукты питания были признаны проблемой, которую можно было решить мудрым руководством, и ответственность за бедствия была возложена на власти. Что касается 1709 г., то не совсем еще ясно, была ли тогда реальная нехватка зерна или его дефицит был вызван спекуляциями на сельскохозяйственном рынке[837]. Как бы то ни было, за полвека произошла значительная эволюция в отношении к проблеме голода: в 1690-е гг. это был голод как расплата за грехи, а в 1740-е гг. – голод как дело рук человеческих. Перспектива подвергнуться новым лишениям теперь не принималась так спокойно, как это было в 1698 г., когда большинство населения, регулярно страдающего от голода, не имело сил и энергии выступить против скорбной судьбы: «Я встретил нескольких людей в лучах заходящего солнца, а потом, в шесть часов поутру следующего летнего дня, увидел их уже мертвыми в их домах, лежащих без движения, положив голову на руки, и чувствовал столь сильный запах, будто мертвыми они пролежали четыре дня, и мыши или крысы уже съели большую часть их рук…»[838].

Но это взгляд лишь одного человека; правда же в том, что мы знаем очень немного о том, как обычные шотландцы чувствовали себя в это время, оказавшись рука об руку со смертью, вслед за которой неизменно следовала молитва, возносимая священником или старейшиной. Похороны для большинства были простым делом, тщательно организованным по реформационному образцу, проводимым без подношения священника, хотя ночная молитва и погребение могли сопровождаться панихидой на волынках, и всюду, где существовал хотя бы какой-то минимальный достаток, практиковались возлияния, поминки и некое подобие празднества, даже порой, согласно некоторым деятелям церкви, слишком шумное[839]. Тела умерших в погребальной одежде, как правило, хоронились на церковном дворе, а не в церкви непосредственно, как это было, например, в Нидерландах.

В тот 1755 г., когда Александр Вебстер предпринял первую серьезную попытку сосчитать население Шотландии, лишь немногое говорило о том, что материальные условия жизни ее населения улучшились по сравнению с началом столетия[840]. После веков доминирования религии в интеллектуальной и социальной жизни, гражданских войн, в которых вера играла главную роль, иссушая и без того скудные национальные ресурсы и провоцируя голод, возвращавшийся каждое десятилетие, события 1688 г. принесли некое подобие мира. Но не немедленно. Резня в Гленко и активизация якобитского движения являлись серьезными вызовами для государства, где лишь несколько лет назад к власти пришла новая династия. Однако новое правительство под руководством Ганноверов уже к 1760-х гг., когда были развеяны все мечты сторонников прежней династии, было довольно стабильным, и в стране сложилась значительная группа населения, многие из которой получили образование благодаря церкви и были утомлены церковными спорами, стремясь к тому, чтобы религия если и не приносила материальный достаток, то хотя бы не мешала благополучию[841]. В процессе того, как подходила к концу многовековая драма, начатая Марией Стюарт и Джоном Ноксом, а новые отношения разрушали клановые и феодальные связи, укрепляющаяся и улучшающаяся ситуация с продовольствием способствовала сокращению циклов голода и болезней, стали появляться более детальные и достоверные сведения о народонаселении, включавшие записи крещений, браков и смертей, и все это приходило на смену прежним церковным книгам, ведущимся псаломщиками и церковными регистраторами.

Местные чиновники, однако, были не всегда скрупулезны в выполнении этих обязанностей. Клерк сессии Криф из Пертшира отмечал многочисленные неточности, обнаруженные им в записях: «священник и два старейшины, назначенные для ревизии записей, упустили в регистре очень многие детские имена, и также не учли некоторые имена родителей. Другие сильно изменены по сравнению с действительными.