Читать книгу - "От Бунина до Бродского. Русская литературная нобелиана - Гаянэ Левоновна Степанян"

При этом текст более позднего письма, скорее всего адресованного Алданову, говорит в пользу того, что совет последнего подтолкнул Роллана к номинированию Бунина. Вот текст этого письма из книги А. М. Блоха: «Конечно, я восхищаюсь Иваном Буниным. С моей точки зрения, это один из крупнейших художников нашего времени. Я готов поддержать кандидатуру г. Бунина на Нобелевскую премию, но не совместную кандидатуру г. Бунина и Мережковского. К этому я должен прибавить, что я выступлю за г. Бунина только если у меня будет уверенность, что Горький не хочет, чтобы была выдвинута его кандидатура. Если был бы выдвинут Горький, то я прежде всего голосовал бы за него. Я был бы чрезвычайно рад, если бы были выдвинуты кандидатуры Бунина и Горького одновременно: это явилось бы непреложным доказательством того, что в данном случае политика не играла никакой роли. Я знаю, впрочем, с каким уважением относится Горький к Бунину; недавно он мне об этом писал: он считает его самым талантливым из всех современных русских писателей»[74].

Экспертом по номинации Бунина стал А. Карлгрен. В следующие годы среди номинаторов писателя вплоть до премиального 1933‑го станет С. Агрелл, с которым Бунин завязал переписку уже в 1923 году. Авторитет Агрелла повлиял на число номинаторов Бунина: в 1930‑м он был единственным номинатором, зато в 1931‑м их было уже семь, и среди них — ​В. А. Францев (ставший профессором славянских литератур в Пражском университете), М. И. Ростовцев (в то время профессор Античности Висконсинского университета), О. Брок (профессор славистики Университета Осло) и целый ряд других известных славистов. Писатель сдружился и с племянником Альфреда Нобеля Эммануилом, который также стал одним из его номинаторов.

Шведские поклонники переслали Бунину копию письма Эммануила, о чем Галина Кузнецова написала в своем «Грасском дневнике» (запись от 31 января 1931 года): «Очень хорошие вести из Стокгольма. Выставлена кандидатура И. А. Кроме того, переслано письмо Эм. Нобеля, где он пишет, что он за Бунина: прочел пять-шесть его книг и в восторге от них»[75]. Но в том же году Нобеля разбил паралич, и есть предположение, что его болезнь снизила тогда шансы Бунина на успех. В 1931‑м нобелевским лауреатом стал поэт Э. А. Карлфельдт.

В 1932 году исполнилось 10 лет, как рассматривался вопрос о том, чтобы присудить Нобелевскую премию Бунину. Писатель Андре Терив опубликовал эссе, посвященное русскому нобелиату, и в нем написал: «В большей степени, чем два его соотечественника, Мережковский и Горький, которые также выдвигались на Нобелевскую премию, он исповедует литературу ясную и простую. Наследник Толстого и Чехова, которого он знал лично, своим строгим совершенством формы он сближается с Пушкиным, “великим непонятым” европейцами русским писателем, несравненным гением, чье значение для русской литературы и культуры сумел прекрасно показать Достоевский в знаменитой речи 1880 года»[76].

В 1932 году Бунин получил пять представлений. Помимо него, в числе кандидатов были К. Чапек, П. Валери, Д. С. Мережковский, И. С. Шмелёв и другие, а лауреатом стал Дж. Голсуорси.

Премиальные итоги 1931 и 1932 годов Бунин переживал тяжело, и тем упорнее он работал над романом «Жизнь Арсеньева». Сам Бунин видел в Нобелевской премии в первую очередь возможность поправить финансовое положение: «Не в славе дело, а в голоде»[77]. 22 ноября 1932‑го Г. Н. Кузнецова записала: «И. А. пишет по 3–4 печатных страницы в день. <…> Вечером ходит со мной гулять и говорит о написанном. Пишет он буквально весь день, очень мало ест за завтраком, пьет чай и кофе весь день. Вот уже больше месяца, если не полтора, длится такой режим. Нечего говорить, что он поглощен своим писанием полностью. Все вокруг не существует»[78]. В марте 1933 года роман «Жизнь Арсеньева» вышел на английском языке. Новое издание не спасало автора от финансового кризиса, по поводу которого Кузнецова написала: «У нас наступает бедность. <…> У И. А. такого положения, кажется, еще не было»[79].

В победоносном 1933‑м Бунин также получил пять представлений. Сам писатель и многие критики полагали, что Нобелевскую премию ему дали за роман «Жизнь Арсеньева».

9 ноября, в день присуждения премии, Бунин отправился в кинотеатр с Г. Н. Кузнецовой. Он вспоминал: «Когда, после антракта, начинается какая-то веселая глупость под названием “Бэби”, смотрю на экран с особенным интересом: играет хорошенькая Киса Куприна, дочь Александра Ивановича. Но вот в темноте возле меня какой-то осторожный шум, потом свет ручного фонарика и кто-то трогает меня за плечо и торжественно и взволнованно говорит вполголоса:

— Телефон из Стокгольма…

И сразу обрывается вся моя прежняя жизнь. Домой я иду довольно быстро, но не испытывая ничего, кроме сожаления, что не удалось посмотреть фильм. Но нет. Не верить нельзя: весь дом светится огнями. И сердце у меня сжимается какою-то грустью… Какой-то перелом в моей жизни…» (т. 9, с. 323–324).

События того дня Бунин описал в своих воспоминаниях «Нобелевские дни»: «Весь вечер “Бельведер” (вилла, где жили Бунины. — ​Г. С.) полон звоном телефона… оглашается звонками почтальонов, приносящих все новые и новые приветственные телеграммы чуть не из всех стран мира, — ​отовсюду, кроме России!..» (т. 9, с. 324).

10 ноября все газеты Парижа вышли с крупными заголовками: «Бунин — ​нобелевский лауреат». А газета «Сегодня», с которой Бунин сотрудничал, с 10 ноября и до 30 декабря 1933 года почти ежедневно печатала сообщения, отчеты и репортажи, посвященные Бунину и его триумфу (более 60 публикаций).

10 декабря Бунины прибыли в Стокгольм. Писателя узнавали и оглядывались ему вслед: ведь его фотографии были растиражированы во всех газетах и даже на витринах. Король Швеции Густав V вручил Бунину диплом нобелевского лауреата и золотую медаль. Диплом специально для Ивана Алексеевича выполнили в русском стиле, и в нем записали, что премию присудили «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы». Премиальный чек был дан на 170 331 шведскую крону, или 715 тыс. французских франков.

Нобелевская речь

10 декабря 1933 года первый русский писатель — ​нобелевский лауреат Бунин произнес речь, которая открывает сюжет нобелевских речей.

Начав с традиционного приветствия, он признался, что испытывает личную гордость: «Литературная премия, учрежденная вашим великим соотечественником Альфредом Нобелем, есть высшее увенчание писательского труда! Честолюбие свойственно почти каждому человеку и каждому автору, и я был крайне горд получить награду со стороны судей столь компетентных и беспристрастных»[80].

Нобелевская