Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга I - Константин Маркович Азадовский"

от него. Он разочаровался в теориях учителей, поэтому в его книге нет и теории – только факты. Это, в свою очередь, вызвало под конец неофициальное выступление Тынянова. «Каверин, – сказал он, – прав! В его книге, действительно, нет теории, но потому-то его книга – плохая книга!». Пикантно, что Каверин женат на сестре Тынянова[95], а Тынянов, в свою очередь, – на сестре Каверина[96]. Так что он поступил в некоторой степени и как Брут.

Елена Борисовна Гиппиус[97] читала недавно в Пушк<инском> Доме доклад о загадочном письме к Пушкину из Одессы неизвестной 1833 года. Анализ почерка и некоторых биографических сопоставлений заставляют ее подтвердить старую гипотезу – Шляпкина: автор письма – Элиза Воронцова[98]. Анализ почерка, действительно, очень убедителен. Упоминались и Вы в докладе как автор Ellinstheorie <?>[99].

Кланялся Вам С. П. Шестериков[100]. <…> На днях должна была выйти в свет его книга, т. е. под его редакцией, «Воспоминания» В. Сологуба <так!>»[101] – но в последний момент их постигла участь, к<ото>рая временно поражала в прошлом году и мои «Сказки»[102].

Ну, хватит с Вас новостей?

Таким образом, надолго задерживаясь в Москве и Ленинграде и все более вовлекаясь в научную жизнь обеих столиц, М. К. участвует в заседаниях и собраниях (в Институте истории искусств, в Пушкинском Доме, в Обществе политкаторжан и др.), вступает в переговоры со столичными издательствами. Возникает ощущение, что он как бы «зондирует почву» и внутренне готовит себя к тому, чтобы в скором времени расстаться с Иркутском. К этому его подталкивали не только болезнь горла и вызванная ею необходимость прекратить преподавание в ИРГОСУНе, но и общая ситуация в сибирской провинции: невозможность заниматься краеведением и фольклором, чистки и аресты в гуманитарной среде, надвигающаяся реорганизация университета и т. п.

Летом 1929 г. М. К. отдыхает в Детском Селе (под Ленинградом). В августе уезжает в Москву, где встречается, среди других, с М. Басовым и Г. Сандомирским[103]. А в сентябре 1929 г. возвращается в Иркутск (после годового отсутствия). «Я, как видите, снова в Иркутске, – писал он П. Н. Сакулину 18 ноября 1929 г. – Я получил ряд писем, в которых мне указывали, что факультет совершенно разваливается и чтоб я приехал хоть на какой-либо срок, чтоб снова сколотить его. <…> я читаю всего один курс и веду семинарий, – это все, что мне позволяет мое горло»[104].

В Иркутске М. К. проводит конец 1929‑го и первые месяцы 1930 г. – свой последний учебный год в ИРГОСУНе. Именно в это время он завершает «Воспоминания Бестужевых». Его иркутская активность в начале 1930 г. говорит нам о том, что твердого решения о расставании с родным городом еще не было принято. «Затеваю я здесь „Библиографический Сборник“ при ВСОРГО, которое, кстати сказать, по всей вероятности, превратится в филиал новосибирского О<бщест>ва изучения Сибири», – пишет он 14 февраля 1930 г. Н. В. Здобнову (из Иркутска). Это письмо М. К. проникнуто мрачными предчувствиями и завершается словами: «…надо бы еще о многом рассказать, да оставим до личной встречи, если она будет».

«Библиографический сборник» остался, естественно, лишь проектом, а о судьбе ВСОРГО говорилось выше.

Отдельного рассмотрения заслуживает история, связанная с участием М. К. в упоминавшемся выше сакулинском сборнике.

Этот сборник, задуманный в честь крупнейшего историка русской литературы, академика и директора Пушкинского Дома (с декабря 1929 г.), предполагалось выпустить к 30-летию его педагогической и научно-исследовательской деятельности. В 1928 г. были созданы юбилейный комитет, разославший приглашения десяткам литературоведов, и редакционная комиссия, ведавшая изданием сборника (ее возглавлял Н. К. Пиксанов). Однако М. К., глубоко почитавший автора «Социологии русской литературы» и связанный с ним в 1920‑е гг., странным образом оказался в стороне. 21 октября 1928 г. он писал Пиксанову, члену юбилейного комитета и редакционной комиссии:

…хочу с Вами поделиться одним огорчением. Будучи в Москве, узнал я о сборнике в честь Сакулина. И теперь, могу сознаться, глубоко обидно и горько было, что ни я, ни М. П. Алексеев не получили соответственного приглашения. Было обидно даже не в личном плане, – но здесь почудилось то же пренебрежение к провинции и ее культурным работникам, против чего я так всегда усиленно борюсь и где, казалось, имел союзника в Вашем лице. Теперь я с удовлетворением вижу, что это было какое-то недоразумение. Но тот способ, к<ото>рым его исправили, поверг меня в еще большее уныние. Вчера Мих<аил>Павл<ович> получил открытку Ник<олая> Кал<л>ин<иковича> Гудзия, адресованную обоим нам. Мы оба приглашаемся принять участие в сборнике, но… должны немедленно же выслать статьи.

Но, дорогой Николай Кириакович, Вы же хорошо представляете, что не всегда можно иметь готовую, переписанную, проредактированную работу, да еще такую, с которой было бы не стыдно появиться в сборнике в честь Павла Никитича. У нас сейчас таких статей нет, но, конечно, мы очень быстро, дней в 7–10, можем из имеющихся материалов и черновых набросков их сделать. <…>

Я надеюсь, что если наше (мое и Мих<аила> П<авловича>) участие в сб<орник>е считается действительно нужным и желательным, то нам будет все же дана и возможность фактически осуществить это. Для этого нужно minimum – неделю, а м<ожет> б<ыть>, и десять дней. Во всяком случае, мне не меньше. Тема и заглавие моей статьи: «„Призраки“ и „Довольно“», где я позволяю <себе> м<ежду>пр<очим> некоторую роскошь полемики с Вами (в мелочах, правда)[105].

Статья была завершена в предписанный срок, и в ноябре 1928 г., направляясь из Иркутска в Ялту, М. К. вручил Пиксанову готовую рукопись. Сборник задержался изданием, а скоропостижная смерть Сакулина в сентябре 1930 г. еще более отодвинула его появление. Превратившись из юбилейного в мемориальный, он вышел лишь в середине 1931 г. Однако статьи Азадовского и М. П. Алексеева в нем отсутствовали.

Сюжет проясняется благодаря письму М. К. от 5 февраля 1931 г.[106], написанному и направленному еще до выхода сборника. Приводим его ниже полностью:

Уважаемый Николай Кириакович,

мне сравнительно недавно стало известно, что статья моя, предназначенная для сборника в честь Павла Никитича, не включена в состав его. Теперь мне совершенно понятны Ваши неизменно уклончивые ответы каждый раз, когда при личных свиданиях я подымал вопрос о своей статье, и Ваше упорное молчание на мои письменные (неоднократные) запросы о ней.

Это мне понятно. Но зачем это сделано, простите меня, понять не могу. Зачем понадобилось не только выкинуть