Читать книгу - "Наполеон: биография - Эндрю Робертс"

приехать к нему из Майнца{1629}. (Впоследствии он пожалел об этом приглашении.) Вечером 27 ноября Наполеон въехал в Позен (совр. Познань) и насладился восторженным приемом горожан: он возбудил их надежды на восстановление суверенитета, но тщательно избегал практических шагов в этом направлении. «Мне не стоило переходить Вислу, – позднее признается он. – Взятие Магдебурга побудило меня войти в Польшу. Я ошибся. Это привело к ужасным войнам. Но идея возрождения Польши была благородной»{1630}. Отцам города, просившим восстановить королевство, он осторожно сказал: «Речей и пустых мечтаний недостаточно… То, что низвергла сила, способна восстановить лишь сила… То, что погибло из-за недостатка единства, может восстановить лишь единство»{1631}. Эти фразы прозвучали бодро и воинственно, но они совсем не похожи на обещание возродить польское национальное государство.

На следующий день граф Леонтий Беннигсен (ганноверец на русской службе) оставил Варшаву и встал в 64 километрах севернее, у Пултуска. Мюрат тем вечером занял Варшаву и объявил себя губернатором. Наполеон не был склонен из-за восторженного приема поляков навсегда оттолкнуть три державы, в 1795 году стершие Польшу с карты ради огромного приращения своей территории. «Я знаю людей, – сказал он Мюрату 2 декабря. – Мое величие основано не на помощи нескольких тысяч поляков… Не мне делать первый шаг». О генерале князе Юзефе Понятовском, профранцузски настроенном племяннике последнего польского короля, Наполеон отзывался так: «Он легкомысленнее и ветренее большинства поляков, и это о многом говорит»{1632}. Наполеон хотел, чтобы Мюрат дал понять полякам, что император не просит престола для одного из членов своей семьи: «у меня для них вдоволь престолов», заключал Наполеон{1633}.

На Висле Великой армии очень не нравилось. Солдаты предвидели здесь лишь «нужду и дурную погоду»{1634}. Шутили, например, что польский язык можно свести к пяти словам: «Chleba? Nie ma. Woda? Zaraz!» («Хлеб? Нет хлеба. Воды? Сию минуту»), и, когда у Насельска пехотинец выкрикнул из рядов: «Papa, chleba?», Наполеон немедленно отозвался: «Nie ma», и вся колонна захохотала{1635}. В бурю (армия еще не ушла на зимние квартиры) солдат крикнул Наполеону: «Ты что, ударился головой? Ведешь нас без хлеба по таким дорогам!» Наполеон ответил: «Еще четыре дня терпения, и я больше ничего у вас не попрошу. Вас расквартируют». Солдат согласился: «Ладно! Это недолго, но помни: после мы сами себя расквартируем!»{1636} У «старых ворчунов» имелись серьезные причины для недовольства (на марше им довелось пить из кастрюль лошадиную кровь), но Савари вспоминал о том времени: «Он любил солдат, позволявших себе разговаривать с ним, и всегда смеялся с ними»{1637}.

Жозефине, написавшей, что он вполне может проводить вечера с польками, не возбуждая в ней ревности, Наполеон 5 декабря ответил:

Я давно заметил, что вспыльчивые люди вечно настаивают, что они не вспыльчивы, тот, кто боится, твердит, что ему не страшно, ну а ты изобличена в ревности – и я очарован! В любом случае ты ошибаешься, думая, что в польских пустынях мои мысли заняты красавицами. Прошлым вечером провинциальная знать устроила бал с весьма привлекательными и богатыми женщинами, но – хотя они и пытаются подражать парижским модам – дурно одетыми{1638}.

На следующей неделе саксонский курфюрст Фридрих-Август III (его войска при Йене и Ауэрштедте сражались на стороне пруссаков) разорвал союз с Фридрихом-Вильгельмом III и присоединился к Рейнскому союзу. Так свершился важный переворот. При въезде в Варшаву 19 декабря Наполеона ждал восторженный прием. Наполеон незамедлительно составил из польских дворян временное правительство, хотя и с чуть более чем совещательными полномочиями. Наполеон предположил, что русские не собираются отступать дальше и готовы драться, поэтому приказал всем корпусам перейти Вислу. Рассчитывая вклиниться между силами Беннигсена и Буксгевдена (генералов-немцев на русской службе), он известил командующих корпусами о скором крупном наступлении. Когда 23 декабря корпус Даву вышел к деревне Чарново на реке Буг, Наполеон, разведав местность, предпринял ночную атаку, настолько успешную, что обратил в бегство чрезмерно растянувшиеся силы (15 000) русских под командованием графа Александра Остермана-Толстого[161]. В руках французов оказались водные пути к северу от Варшавы{1639}.

В Рождество 1806 года Наполеон попытался разгромить отступавшего на северо-восток Беннигсена и отправил Ланна к Пултуску (чтобы отрезать русским путь отхода), Даву, Сульта и Мюрата – на север, Ожеро – к северо-востоку от реки Некер (Вкра), а Нея и Бернадота – к юго-востоку от Вислы. Дурная погода лишила французов этой возможности: войска теперь не могли передвигаться быстрее 11 километров в день. «Мы шли по суглинку, – вспоминал Рапп, – перемежающемуся болотами: дороги были до крайности плохи: кавалерия, пехота и артиллерия вязли в трясине, и им стоило величайшего труда себя вызволить»{1640}. На следующий день при Пултуске «многие наши офицеры увязли в грязи и оставались там все сражение. Они стали удобными мишенями для врага».

При Пултуске (в снежную бурю) Беннигсен с 35 000 солдат дал успешный арьергардный бой 26-тысячному корпусу Ланна и на следующий день отступил{1641}. В тот же день у Голымина князь Андрей Голицын вел бой до темноты и ловко выбрался из ловушки: Мюрат, Ожеро и Даву готовились напасть на него с трех сторон. (В июле в Тильзите Наполеон поздравил Голицына со спасением{1642}.) На следующий день он осмотрел поле боя у Голымина и солдат, а по совместительству художник Лежен записал: «Император с князем Бертье остановились на несколько минут послушать, как мы поем арии из последних парижских опер»{1643}.

Удачно отступив, русские ушли к Белостоку, на зимние квартиры, и 28 декабря Наполеон прекратил боевые действия, расквартировал войска на Висле и вернулся к Новому году в Варшаву. Он не мог игнорировать плохую погоду, ужасные дороги и то обстоятельство, что 40 % личного состава армии было выведено из строя лихорадкой, ранениями, голодом и утомлением, причем большая часть войск кормилась на землях, едва способных обеспечить местное население и в мирное время, не говоря уже о двух воюющих армиях{1644}. Наполеон распорядился устроить госпитали, мастерские, хлебопекарни и склады снабжения, а также возвести укрепленные лагеря и тет-де-поны, чтобы Великой армии не пришлось весной форсировать реку.

Никогда французская армия не была в столь несчастном положении, – отметил главный хирург барон Пьер Перси. – Солдаты каждый день на марше, каждый день на бивуаке. Они совершают переходы по колено в грязи, не имея ни унции хлеба, ни капли коньяка, ни времени высушить свою одежду, и падают от истощения и голода. Мы нашли нескольких, умерших на краю канав; стакан вина или коньяка спасли бы их. Сердце его величества, наверное, разрывается при виде всего этого, но он идет к своей цели и осуществляет великую судьбу, предуготованную им для Европы; если он потерпит неудачу или результат окажется хотя бы заурядным, армия утратит силу духа и возопит{1645}.

Считается, что к Рождеству сто солдат покончили с собой{1646}.

Наполеон давно уделял пристальное внимание эвакуации раненых и попечению о них и за десять лет, с начала Итальянского похода, написал около 600 подробных писем, посвященных этим вопросам. Он часто писал своим главным хирургам Пьеру Перси и Доминику Ларрею, отмечая «отвагу, рвение, самоотдачу, а прежде всего терпение и смирение» армейской санитарной службы (service de santé){1647}. Наполеон постоянно расспрашивал хирургов о болезнях и выяснял, чем французская медицина отличается от зарубежной{1648}. «А вот и вы, большой шарлатан, – дразнил Наполеон своего врача Жана-Никола Корвизара. – Много ли людей вы сегодня прикончили?»{1649} Наполеону нравился Корвизар, он доверял человеку, излечившему его от чесотки и помогавшему оставаться в целом здоровым до тех пор, пока (после похода в Россию) ему не начал досаждать ряд неопасных, но надоедливых болезней. В других случаях Наполеон проявлял скепсис. Он писал Жану-Жерару Лакюэ в январе 1812 года: «Неопытность хирургов причиняет армии больший урон, чем неприятельские пушки»{1650}.

Наполеон последовал предложениям учредить санитарную службу лишь в 1813 году, когда из-за нехватки ресурсов она уже не могла оказать