Читать книгу - "«Ваш Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Китае. 1930-1932 годы. Книга 2 - Михаил Николаевич Алексеев"

двое были привлечены Одзаки значительно позднее уже с позиций токийской резидентуры Зорге, а Кавамура – в конце 1932 г. – начале 1933 г., когда шанхайским резидентом был «Пауль».

31 марта 1932 г. «Рамзай» телеграфировал в Москву о сведениях, полученных от «японского источника, вернувшегося из Маньчжурии».

После возвращения Каваи в Шанхай в Москву был отправлен обширный «японский материал из Мукдена на яп[онском] языке 18/IV».

Незнание Каваи иностранных языков существенно затрудняло работу с ним. «Поскольку он не говорил на иностранных языках, – писал о Каваи в „Тюремных записках“ Зорге, – то после отъезда Одзаки я стал испытывать трудности в контактах с ним. Помню, что в Шанхае он пригласил меня к своему знакомому Кавамура, но больше с Кавамура я не встречался и личных отношений между нами не возникло». Не исключено, что однажды при беседе Зорге с Каваи в качестве переводчика присутствовал знакомый последнего, но то, что это был Кавамура, Рамзаю «напомнили» только после его ареста.

Судя по всему, после отъезда Одзаки из Шанхая переводчиком в ходе встреч с Каваи являлся Фунакоси. Что же касается Кавамура, его, как выяснилось, неплохо знал китайский агент шанхайской резидентуры Чжан Фанъю.

В конце мая Зорге, понимая необходимость получения информации из первых рук о происходившем в Северном Китае, выступил с предложением вернуть Каваи обратно на север с целью развития агентурной сети на территории, подконтрольной Японии:

«Шанхай, 28 мая 1932 года. Наш японский информатор, работавший для нас около полугода в Мукдене, имеет возможность легализоваться в Дайрене. Полагаем, что такой опорный пункт для дальнейшего развития сети важен, вопрос связи с ним разрабатываем, его легализация обойдётся до 250 ам[ериканских] долларов. Просим Вашей санкции».

Дайрен находился на южной оконечности Ляодунского полуострова.

Ответ пришёл на удивление быстро. Уже 1 июня 1932 г. в Шанхай поступила телеграмма за подписью помощника начальника IV Управления Б. Н. Мельникова: «Согласны на легализацию яп[онского]информатора в Дайрене».

Планам «Рамзая», однако, не суждено было осуществиться. 16 июня 1932 г. он доложил из Шанхая: «Японец, которого мы предполагали отправить в Дайрен, арестован японской полицией в Шанхае. Причины выясняем».

15 июня 1932 г. Зорге писал, как всегда эзоповым языком, так как письмо передавалось курьером в Центр через Харбин: «… 5. К сожалению, мы за последние дни понесли большую потерю благодаря серьёзному заболеванию одного из наших японских корреспондентов. Это уже третий случай, что люди не могут переносить здешний климат. Двое очень тяжело заболели и лежат под особым врачебным наблюдением в больницах, а третий ещё вовремя мог избавиться от этого плохого климата. Поэтому мы еще раз должны вас спросить, не имеете ли вы здоровых и подходящих корреспондентов или можете нам таковых рекомендовать. Мы имеем только наши местные связи, и вы можете себе представить, как трудно найти в этом узком кругу подходящих людей. Мы надеемся, что наш последний заболевший человек настолько будет устойчив, как самый первый, и что его болезнь не заразит других, каковая опасность имеется в том случае, если он не такой крепкий, как первый. Но мы доверяем его конституции».

Избавившимся вовремя «от плохого климата» был Одзаки, а в больницах – тюрьмах – «под врачебным наблюдением» находились Кито и Каваи.

Японской полиции в Шанхае не удалось доказать связь Тэйкити Каваи с иностранной разведкой, и спустя несколько недель он был освобождён. Одной из причин ареста Каваи явилось его поведение и отсутствие у него к тому времени определённого занятия. В августе 1932 г. Рихард докладывал в Москву: «… 5) Хотя упомянутое в нашем письме задержание нашего японского друга было весьма вредно для нашей работы, всё же мы полагаем, что высказываемые вами опасения преувеличены. Болезнь нашего (самого первого) японского друга (Кито Гинити. – Авт.) в этом отношении была куда тяжелее.

Последний японский друг опять теперь свободен и был, как подозрительный, отправлен на свою родину. Мы надеемся через полгода приветствовать его реабилитированного. Он так же, как и № 1 и 2, держал себя очень хорошо. Он обратил на себя внимание из-за того, что он не мог указать определённого занятия и много ездил повсюду. Поэтому его для опыта взяли. Для нашей работы это было тяжёлым ударом, но в направлении ваших опасений нет. Наш теперешний единственный человек очень, очень слаб, но, однако, иначе мы ничем не можем себе помочь».

После своего освобождения Каваи покинул Китай. Вот что по этому случаю писал в августе 1932 г. Зорге: «Наши связи с Мукденом пропали. Наш тамошний японский друг был задержан при его поездке в Штеттин (Шанхай. – Авт.), и после того, как за недостатком улик его опять освободили, мы, через несколько недель, должны были совершенно изъять и освободить от нашей работы. Об этом случае мы Вам телеграфировали. Это было для нас большой потерей». На допросах после своего ареста Одзаки показал, что Каваи летом 1932 г. приезжал к нему в Осака. Не исключено, что эта встреча способствовала трудоустройству Каваи в редакции газеты «Асахи».

А претензии со стороны Рамзая были по-прежнему адресованы Фунакоси. Тем не менее новый японский агент давал информацию, которая докладывалась военному руководству, и его источниками были всё те же японские военный атташе, консул и офицеры. Это была разноплановая информация – прогноз развития внутриполитической ситуации в Японии (о готовившемся государственном перевороте в Японии) и её влияние на отношения с Советским Союзом и Китаем; состояние неофициальных переговоров между Нанкином и Токио, перспективы возобновления советско-китайских отношений и, наконец, о ходе вывода японских войск из Шанхая.

Отслеживал Фунакоси и переброски японских войск в Маньчжурию:

«Москва, тов. Берзину. Шанхай, 27 сентября 1932 года. Наш японский информатор сообщает, что в Маньчжурию будет выслана 4-я кавалерийская бригада Тойхаси и одна бригада 7-й дивизии. От 14-й дивизии в Японию возвращаются только резервисты, то есть одна треть общей численности. Р.»

Все эти телеграммы были разосланы для ознакомления Ворошилову, Тухачевскому, Гамарнику, Егорову и Артузову.

Тем не менее в своём последнем письме из Китая, датированным октябрем 1932 г., он пессимистически оценил работу с японскими агентами: «Очень малорадостны отношения с японскими друзьями. Здесь мы не смогли достигнуть успеха. Невозможно, по крайней мере так думаю я, найти хороших людей из ограниченного круга людей здесь на месте, после того как трое лучших, которых мы имели, все в большей или меньшей степени скомпрометированы. Я думаю, что вы дома должны будете уделить повышенное внимание этому вопросу. У нас здесь мало возможностей».

В «Характеристике лучших связей шанхайской резидентуры», составленной в Москве в январе 1933 г., «Рамзай» дал характеристику японских агентов как действовавших, так и тех, кто уже были исключены из