Читать книгу - "Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов"

силы удара. Даже скрытая служба советолога Симмонса, когда он стажировался в ИМЛИ, не приходила мне в голову, я не думал, работая с ним, точнее, не хотел думать, что в международном мире всё с двойным дном: без подъемных – никуда. Подъемные не нужны были Герцену, он печатался за свой счет и придерживался собственных мнений, объясняя: «Деньги – сила». Довер Уилсон и его соотечественники ехали к нам литературоведами, писателями, но все «в штатском»: деньги, как и в наши дни, давали под разведывательную деятельность. Один английский автор, писатель-фантаст, а также историк Октябрьской революции отмечает, что «Ласточки и амазонки» Артура Рэнсома, книжка о борьбе добра и зла, ставшая классикой английской детской литературы, ещё не занимала воображения корреспондента лондонской газеты «Дейли Ньюз». А что же его занимало? «Он старался передать безумие творившегося в Петрограде»[181]. Подобно Рэнсому, изучавшему русские сказки, зарубежные наблюдатели, что называется, любили нашу культуру и литературу, но преследовали и побочные цели, о чем со временем поведали вполне откровенно. Чистосердечные признания любителей русской культуры были разбросаны по их автобиографиям и биографиям, теперь все собрано в книге, американский автор которой развивает тезис: засылаемые способствовали революции в России, стараясь не переусердствовать и не дать революционной волне выплеснуться за пределы нашей страны, – противодействовали мировой революции[182].

Финляндия того времени, говорит Уилсон в автобиографии, кишела революционерами и сыщиками-филерами, причем, по его словам, «все хорошо знали друг друга». В окрестностях Гельсингфорса тогда же находился, как известно, Ленин, а моя бабушка, находясь в Лозанне, о деле Ленина спрашивала моего дедушку, который тоже находился в Гельсингфорсе и сотрудничал с финской «Народной газетой». Что за газета, я у деда спросить не успел, но среди моих американских студентов нашелся финн, и я показал ему уцелевшее дедово корреспондентское удостоверение. Студент вспыхнул, зашелся пламенем, то ли от смущения, то ли от возмущения, может быть, от негодования, а, может, и от восторга. Ну, говорит, левее этого у нас ничего не печаталось.

Дед мог случайно столкнуться с Уилсоном – у них были общие знакомые. Но с Лениным Уилсон не контактировал, зато в числе его знакомых оказались кадет Милюков, социал-демократ Зилиакус, анархист Николай Чайковский и эсер-провокатор Азеф. Молодой английский преподаватель выразил готовность способствовать тайному выезду русских революционеров через Архангельск в Англию. В автобиографии Довер Уилсон рассказал о своей агентурной работе, но едва ли рассказал всё, след, им оставленный, оказался глубок настолько, а ненаучные связи так прочны, что в нашу страну он так и не приехал, хотя находившийся с ним в переписке заведующий Шекспировским кабинетом ВТО профессор Морозов мог ему помочь добиться визы.

Открывая заседание с докладом Самарина, Довер Уилсон в шутку сказал: «Русским всегда не хватало снобизма». Я ещё не знал о его споре с Милюковым, а в автобиографии Уилсон рассказывает: Милюков утверждал, что в России прогресса быть не может из-за нехватки зазнайства у выскочек, тех, что, считая себя элитой, не любят вспоминать, из какой грязи они попали в князи. «Но пришел Ленин, – продолжал Уилсон, – и создал русский снобизм». В ответ на шутку зал засмеялся одобрительно: создал Ленин снобизм, создал, спорить не приходится! В 1961 году Россия означала Советский Союз, Советский Союз – сверхдержаву. «У советских собственная гордость – на буржуев смотрим свысока». Мысли о России оставались у Довера Уилсона на уме. «Я горд тем, что ко мне за консультацией обращаются из России», – написал он, отвечая на мои просьбы уточнить сведения о жизни Шекспира.

«Понять и объяснить», – о задаче шекспироведа-исследователя говорил нам с Романом Уилсон. Закрепилось у меня в сознании, как он это сказал, определяя цель скромную, однако достижимую лишь ценой больших знаний. Понять, значит, постичь по мере возможности ход шекспировской мысли, не навязывая своих домыслов. Так, следя за мыслью поэта, и пушкинисты прежнего покроя, скажем, Алексеев с Фейнбергом, читали Пушкина. Уилсону удалось объяснить, что «шляпа славная» на голове у обезумевшего короля Лира это венок из цветов, а не в самом деле шляпа, как считалось раньше. Подумаешь, шляпа! Но это и есть научное накопление знаний: огромная ученость идёт на понимание мелочей, из них складывается смысл целого. Смысл устанавливается – не измышляется по наитию: само собой разумелось до тех пор, пока не ворвались в науку истолкователи меньшей учености. Учитель братьев Бахтиных, Фаддей Зелинский, писал: «Толкователь-филолог, при объяснении поэтических произведений, подвергается постоянной опасности, что его ученость, метод и прочие орудия его интерпретации окажутся несоизмеримыми величинами в сравнении с той силой, которая создала означенные произведения – с таинственной силой поэтического творчества. С этой опасностью должен считаться и я, предлагая новое объяснение Шекспировой сцены разлуки». Специалиста-энциклопедиста посещает «успокоительное сознание», что ему удалось отыскать несколько строк, по смыслу совпадающих у Шекспира и Пушкина, оставалось установить, каким образом совпадение оказалось возможно.

Основная изыскательская заслуга Уилсона – «рука Шекспира»: определение тех изданий шекспировских пьес, что скорее всего были напечатаны по авторской рукописи. «Скорее всего» потому, что рукописей не сохранилось, ответ остается вероятностным, но допускаемую исследователем вероятность нельзя равнять с домыслом. Уилсон изучил всё, что было до него установлено, и пришел к выводу: из трех ранних изданий «Гамлета», вышедших в шекспировские времена, одно следует считать важнейшим. Издание несовершенное, неполное, но могло быть набрано с авторской рукописи.

Как удалось Уилсону обнаружить следы «шекспировской руки»? По опечаткам! Шекспировед заметил и проследил повторяемость опечаток: наборщик неправильно читал одни и те же буквы. Почерк Шекспира известен: сохранились его расписки под деловыми документами. Из двадцати известных букв некоторые наборщик разбирал с трудом: Шекспир выводил эти буквы чересчур затейливо. Где тех же букв не попадалось, там и опечаток не было. «Кажется, видишь, как перо Шекспира бежит по строкам», – наш шекспировед А. А. Аникст оценил открытие Уилсона.

Шекспировед-изыскатель старался понять и объяснить, что происходит в «Гамлете», если смотреть пьесу глазами зрителей, для которых писал Шекспир. Что же было всего интереснее для основной, простонародной публики шекспировского «Глобуса» – резиньяция, муки совести, борения духа? Это могло быть важно для избранных зрителей, которых Шекспир называл знатоками, горстка из аудитории в тысячу человек. То же самое созвучно и более чем понятно нам, но в шекспировской пьесе, многослойной, основанной на древнем предании и одновременно со злободневными аллюзиями, есть и ушедшее, что в свое время искушенные зрители относили к потрафлению вкусам толпы, а мы того просто не понимаем. Для нас гамлетизм – нерешительность, колебания, муки совести, но в шекспировские времена всякому было ясно: сын должен отомстить за