Читать книгу - "Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов"

языке, а мой испанский с университетских времен «заржавел», пробовать читать Неруду в оригинале было бесполезно. О Неруде, хотя я и высказал о нём мое мнение, как было, так и осталось у меня понятие приблизительное. Из поэзии на испанском лучше всего я представлял себе Гарсию Лорку, и начал я говорить о нём, думая как-нибудь свернуть на Неруду, а там и на Хикмета. Говорю-говорю, а поворота не видать. Что делать? Вдруг теплая большая ладонь легла мне на плечо и гортанно-мелодичный голос произнёс по-испански фразу, которую я все-таки смог понять прежде, чем сопровождавшая чилийского поэта наш латиноамериканист Вера Николаевна Кутейщикова успела её перевести. «Этот парень, – внушительно сказал Неруда, – говорит о моём испанском друге». Аудитория решила, что мы сговорились, а дирекция, назначая ведущего, не промахнулась.

Хикмет пришёл на встречу с новой русской женой, высокой молодой блондинкой, и ему хотелось, чтобы собрат-поэт одобрил его выбор. Чуть ли не прямо, Хикмет спросил Неруду, понравилась ли ему его новая спутница. «Похожа на свежую селедку», – без улыбки отвечал Неруда, и даже Вера Николаевна, знаток латино-американской культуры, не могла истолковать, что это – комплимент?

«Схватил за горло я обрезанного пса».

Предсмертный монолог Отелло. Подстрочник М. М. Морозова.

Институтское начальство поручает: «Будете консультировать алжирского аспиранта из Алеппо. Вопросов ему не задавать, ни о чём не расспрашивать, это крупный конспиративный деятель Алжирской Компартии».

Крупный деятель был моложе меня, писать диссертацию надумал о постановках «Отелло» в Алжире. «Самая популярная у нас пьеса», говорит. «А как же обрезанный пес?» – не утерпев и нарушив данную мне инструкцию, спросил я, имея в виду финальный монолог благородного мавра. Прежде чем убить себя, Отелло рассказывает, как «в Алеппо злой турок бил венецианца», а он, Отелло, «схватил за горло обрезанного пса»… Здесь я привел строку в подстрочном переводе М. М. Морозова, близко к подстрочнику перевела Анна Радлова. «За горло взял обрезанца-собаку…» – перевод Вейнберга. Пастернак повторил перевод, он признавался Евгении Казимировне Ливановой, что был вынужден, если не повторять ставшие у нас хрестоматийными переводы шекспировских строк, то портить их своими переводами.

«Портить» Евгения Казимировна произнесла в кавычках, как цитату, слова Пастернака. Для примера, подстрочник Морозова: «Она полюбила меня за те бедствия, которые я пережил, а я её – за сострадание к ним». У Вейнберга: «Она меня за муки полюбила, а я её за сострадание к ним». Пастернак: «Я ей своим бесстрашием полюбился, она же мне сочувствием своим». Мне был поручен перевод двух английских статей о Шекспире, и я, не задумываясь, приводил шекспировские цитаты по памяти, а в памяти у меня были старые переводы. Так нельзя, сказали в издательстве, цитировать полагается по последнему изданию собрания сочинений. Принялся я «перековывать» цитаты на новые переводы, и те же шекспировские строки в новых переводах, в том числе, Пастернака, не сходились с тем, что о тех же строках писали Арнольд Кеттл и Кеннет Меррей. Мы с алжирцем, обсуждая «обрезанного пса», объяснялись на языке оригинала. «Эти строки мы выбрасываем», – успокоил меня конспиративный деятель.

Две тучи столкнулись в душе. И пламя прорезало темноту.

Яннис Мочос.

В Институте состоял сотрудником моих лет политический эмигрант, греческий поэт и литературовед Яннис Мочос. Мы с ним стали друзьями по счастью и несчастью, оба квартиры получили на Полянке. У Янниса дом номер 28-й, у меня 30-й, ЖЭК общий. Серийно и синхронно у нас исправляли одни и те же недоделки, поэтому по выражениям наших лиц можно было прочесть, что у нас дома происходит. Яннис улыбается, и я сияю: дверные ручки поставили; он мрачен, я тоже невесел – не открываются форточки. Однажды встречаю Янниса, а у него на лице восход солнца. Что же, думаю, у него, как видно, уже наладили: водопроводные краны или же бачок? Не хватало воображения, чтобы представить себе мелкий ремонт, способный вызвать большую радость. «Яннис, – спрашиваю, – чему ты радуешься?» Получил разрешение вернуться в Грецию.

«Воля, не являясь единственным или преимущественным проявлением свободы, в сущности, как всякое для-себя бытие, должна предполагать в основе исходную свободу для того, чтобы оказаться способной утвердить себя в качестве воли».

Жан-Поль Сартр, «Бытие и ничто».

Жан-Поль Сартр и Симона де Бувуар были гостями писательского Союза, увиделся я с ними у Рассадина. В Институт писатели приходили, а в поток литературный я погружался, перейдя через улицу и заглядывая к Стаське. С ним, другом университетских лет, мы, хотя и не сразу, разошлись полемически, однако не ссорились. Рассадин заведовал редакцией критики в журнале «Юность», редакция помещалась во флигеле Союза писателей, то есть «Дома Ростовых», и я к другу то и дело наведывался: его кабинет-комнатушка служил подобием литературного клуба. Придешь, либо новейшие знаменитости чередой проходят перед тобой, либо Стаська говорит по телефону с кем-то из литературных легенд. Как-то раз пришёл, слышу имя, вошедшее в литературу набором букв «дыр бул щыл убешщур скум». Ушам не верю, слушая, как Рассадин говорит: «Да, Алексей Елисеевич… Конечно, Алексей Елисеевич». Но говорит с нетерпением, словно хочет отвязаться от собеседника. «Крученых надоел», – поясняет, повесив трубку.

Французские писатели-партнеры приехали добиться от нас, существует ли в СССР конфликт отцов и детей, и Рассадин меня вызвал на встречу у него в редакции. Было это до того, как конфликт поколений во Франции разразился молодежным бунтом, который, как выяснилось, – дело рук провокаторов. А что же означал визит двух именитых литературных французов? Теперь мы знаем, что даже Хемингуэй, возвышавшийся над литературным миром как символ творческой независимости, сотрудничал с инстанциями охранительными. Беседа с французскими литературными знаменитостями удивила тоном, который задали наши гости. Разговор походил на допрос с пристрастием. Что же хотели у нас выяснить? Не стану придумывать мыслей, каких в то время у меня не возникало, но задним числом задумываюсь: что же за фигура Жан-Поль Сартр и что такое его философствование, если не пропаганда развинченности под маркой ответственности? Сейчас выдвигается версия, будто студенческое восстание в пригороде Парижа, охватившее всю страну, было событием, которое теперь назвали бы «Парижской весной».

Устроив встречу и объясняя свой подбор участников, Рассадин говорил: «У меня есть умные и есть образованные». Произнеся два слова по-французски, я попал во вторую категорию, Василий Аксенов и Бенедикт Сарнов составляли первую. «Смотря каких отцов и каких детей», – отвечал Бен умно, однако его отбор отцов не совпадал с моим. Уже наметилось в нашем поколении расхождение. «Славянофилом заделался?» – с упреком говорит мне Стаська. Открыл я рот, чтобы