Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский"

стеной» изучение фольклора от изучения литературы. Упоминались и московские фольклористы (В. И. Чичеров и С. И. Минц), чьи работы, утверждал Бутусов, отмечены «худшими недостатками сравнительно-исторического метода»[38]. И т. д. и т. п.

О Веселовском в статье Бутусова не упоминалось.

Итог многомесячной «дискуссии» подвела анонимная статья «Против буржуазного либерализма в литературоведении», опубликованная 11 марта 1948 г. в газете «Культура и жизнь», издававшейся Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). О Веселовском на этот раз говорилось гораздо определенней: типичный представитель либерально-позитивистской науки, отрицавший самобытность русской культуры и проповедовавший ее зависимость от культуры Запада. Оставшийся неизвестным автор утверждал:

«Деятельность» школы Веселовского является проявлением того низкопоклонства перед иностранщиной, которое ныне представляет собой один из самых отвратительных пережитков капитализма в сознании некоторых отсталых кругов нашей интеллигенции[39].

К «отсталым» были причислены академики А. И. Белецкий, А. С. Орлов, В. Ф. Шишмарев, член-корреспондент В. М. Жирмунский, профессор И. М. Нусинов и др. В остальном же пафос этой статьи был направлен против неоправданного «либерализма», коим якобы грешила в предыдущие месяцы «дискуссия о Веселовском» – «ненужная», «беспринципная», «от начала и до конца ошибочная». И далее – вывод: «Нужно было не дискутировать о Веселовском, а разоблачать буржуазно-либеральное существо его концепций и идеологический вред литературных выступлений с апологетикой реакционных взглядов Веселовского»[40].

Не дискутировать, а разоблачать – этот лозунг обозначал решительный перелом в многомесячном споре о Веселовском.

Воспринятая как своего рода манифест, отражающий «линию партии», статья в газете «Культура и жизнь» была рекомендована для «обсуждения» в университетских и академических коллективах. И «обсуждения» не заставили себя ждать. Статье в газете «Литература и жизнь» были посвящены закрытое партсобрание и открытое заседание ученого совета Института литературы 24 марта и 31 марта 1948 г.

Выступления участников партсобрания приведены в исследовании П. А. Дружинина. Для нас же представляет интерес выступление П. Г. Ширяевой, сотрудницы Сектора фольклора Пушкинского Дома, почти целиком посвященное М. К.:

Обидно, что работа в Секторе фольклора дана «на откуп» проф<ессору> Азадовскому. Нам надо изучать источники, которыми пользуется Азадовский, чтобы вести с ним борьбу как с апологетом Веселовского. Заслуга Азадовского – в разработке проблем фольклоризма <18>60‑х гг. в трудах революционных демократов. Азадовский в своих работах к наследию Веселовского относится очень некритически. Мейлах хорошо здесь сказал о типе ученого. Вот ученый Азадовский так «тонко» и ловко обращается с источниками – точно в карты играет, что и уличить его нелегко в фактах, хотя работа в целом не пронизана марксистским методом, нет чувства и нового[41].

Пройдет год – и «уличить» М. К. не составит для Пелагеи Ширяевой особого труда.

Открытое заседание ученого совета открыл Л. А. Плоткин, выступивший с программным докладом. За ним выступали М. П. Алексеев, В. А. Десницкий, В. М. Жирмунский, Б. М. Эйхенбаум и другие ученые, в том числе и М. К. Ясно сознавая, что время осторожной и уклончивой самокритики миновало и разговор переходит в иную тональность, ученые дружно каялись и признавали свои научные и гражданские прегрешения. Тексты их «саморазоблачений» опубликованы (по протоколам заседания)[42], а потому задержимся лишь на выступлении самого М. К., сказавшего, в частности, следующее:

…я отчетливо понимаю свою ошибку. Я слишком связал себя старыми традициями. Связать современную науку со старыми научными традициями, это значит забыть, что между ними и нами лежит Октябрь. <…> Это – крупная ошибка целого ряда ученых, это – крупная ошибка, может быть, целого поколения ученых. Это нужно отчетливо сказать[43].

Тем не менее М. К. сделал рискованную попытку взять под защиту дореволюционную русскую науку:

Как-никак, а силами старого поколения ученых создано мощное течение в советской науке, создан отряд, довольно успешно противопоставляющий себя науке западноевропейской, как отряд советской фольклористики как совершенно особого течения в мировой науке о фольклоре. И, может быть, если присмотреться к тому, что пишут о нашей работе в западноевропейской печати, в западноевропейской науке, то можно найти весьма интересные факты и важные факты, свидетельствующие о росте нашего влияния[44].

Эта неосторожная ссылка на «западноевропейскую печать» не прошла незамеченной. Подводя итоги заседания и оценивая выступления каждого из ораторов, Л. А. Плоткин коснулся выступления М. К. и между прочим возразил:

То, что пишут о нас зап<адно>европейские ученые и в зап<адно>европейской литературе, это должно нас меньше интересовать, чем то, что пишут о нас внутри страны, а внутри страны пишут плохо. <…> Надо понять, что мы сталкиваемся и боремся с буржуазным миром буквально на всех участках. Если они нас и хвалят, то это иногда может быть подозрительно[45].

Той же насущной теме (т. е. борьбе с «буржуазными влияниями») было посвящено и первоапрельское заседание ученого совета филологического факультета, научное лицо которого определяли как раз те самые «апологеты» и «попугаи».

С докладом, озаглавленным «За большевистскую партийность в литературоведении», выступил доцент А. Г. Дементьев[46]. Отметив, что статья в «Культуре и жизни» положила конец «половинчатому, двусмысленному» отношению к Веселовскому, докладчик осудил руководство филфака за проведенное в январе обсуждение, в ходе которого «была предоставлена трибуна и защитникам Веселовского». А между тем, уточнил Дементьев, «взгляды Веселовского враждебны марксизму, как в свое время были враждебны революционной демократии. <…> Об учении Веселовского не нужно спорить, его нужно разоблачать»[47].

Далее А. Г. Дементьев строго указал ведущим ученым филфака на «пережитки низкопоклонства перед Западом и компаративистской методологии» в их работах. «Чего стоит только название одной из статей Б. М. Эйхенбаума „Лев Толстой и Поль де Кок“ или его стремление превратить Лермонтова в шеллингианца», – негодовал докладчик[48]. Об Азадовском же в докладе говорилось, что «именно ему принадлежит сомнительное „открытие“ немецких источников сказок Пушкина, по поводу которых не надо быть ученым, чтобы сказать, что здесь „русский дух, здесь Русью пахнет“»[49].

В заключение Дементьев призвал «покончить с вредными традициями школы Веселовского, пережитками космополитизма и низкопоклонства перед заграницей <…> вести активную наступательную борьбу со всеми проявлениями чуждой советскому народу идеологии, пропагандируемой идейными оруженосцами американского империализма»[50].

После доклада Дементьева стали выступать профессора филфака (М. П. Алексеев, Г. А. Гуковский, А. С. Долинин, И. М. Тронский, Б. М. Эйхенбаум и др.). Все они единодушно признавали свои «ошибки». Что им оставалось? Истерия вокруг имени Веселовского, «дискуссия», перехлестнувшая за академические рамки, до предела накаленная обстановка на факультете – все это вынуждало крупнейших ученых прилюдно и унизительно каяться[51].

На