Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский"

безызвестные Вам имена. На днях должна появится в «Лит<ературной> газ<ете>» статья А. И. Белецкого о Веселовском[9], и, кроме того, аналогичная статья заказана «Звездой» В. М. Жирмунскому[10], т. е. тому самому В. М. Ж<ирмунско>му, к<ото>рый, по Фадееву, является одним из «университетских попугаев Веселовского»[11].

Доклад Фадеева особенно потряс В. Ф. Шишмарева, академика, профессора Ленинградского университета, ближайшего ученика и душеприказчика Александра Веселовского, – настолько, что он решился на отчаянный шаг: написал письмо Сталину. Защищая Веселовского, Шишмарев открыто обвинил Фадеева в невежестве, самонадеянности, безответственности и т. д. («Он <Фадеев> проявил недостаточное уважение к одной из светлых страниц истории русской культуры» и т. д.). Попытку превратить Веселовского в «низкопоклонника» Шишмарев называл «научным заблуждением» и «политической ошибкой». Однако отправить это письмо «по высочайшему адресу» Шишмарев все-таки не решился[12].

Фамилия М. К. в докладе Фадеева не упоминалась. Однако в том же номере «Литературной газеты», где был напечатан резонансный доклад, появилась статья «Против извращения и низкопоклонства в советской фольклористике»; ее автором был уже знакомый нам фольклорист В. М. Сидельников[13]. В 1932 г. М. К. поддержал его при поступлении в аспирантуру Института речевой культуры[14], и в сохранившихся письмах Сидельников неизменно демонстрирует уважительность и даже, особенно в первые годы войны, заботливое внимание. «Какова судьба „Истории фольклористики“? – спрашивает он в письме к М. К. от 7 октября 1942 г. – Как Ваша семья? Хочется очень знать о Вас – единственном руководителе фольклорной работы и старшем нашем товарище» (70–18; 7 об.). Но уже к 1944 г. в отношении Сидельникова к М. К. намечается перелом, что явственно проявилось во время московской конференции в декабре 1943 г.

Неудивительно, что в июне 1947 г., на волне «установочного» доклада Фадеева, именно Сидельников публично выступил против «единственного руководителя», а заодно – против Анны Ахматовой, которая, по его словам, возводя пушкинскую «Сказку о золотом петушке» к западноевропейскому источнику, «обвинила» великого русского писателя в том, что он «простонародностью» снизил лексику и принизил «всех персонажей» западноевропейского источника. «Может ли быть более яркий пример низкопоклонства перед иностранщиной!» – гневно восклицал автор[15]. И далее:

Лженаучную в корне порочную «теорию» Ахматовой повторял на все лады ленинградский фольклорист М. Азадовский. Он возвел и другие сказки Пушкина к иностранным источникам, в частности, немецким. <…> Возведение сказок Пушкина к иностранным источникам – вредная теория, требующая всяческого порицания и осуждения. Однако подобное преклонение перед западноевропейской культурой имеет место и в других работах проф<ессора> Азадовского…[16]

М. К., чье здоровье летом 1947 г. опять ухудшилось, узнал о статье Сидельникова с опозданием. В его цитированном выше письме к Г. Ф. Кунгурову (25 августа 1947 г.) говорится:

Я ознакомился с ней всего лишь несколько дней тому назад, когда, наконец, Лидия Влад<имировна> нашла возможность сообщить мне этот замечательный документ <…> В то время, действительно, она подействовала бы на меня удручающе, а теперь… можно уже вполне отнестись спокойно и философски. Да и Вы сами понимаете, я не мог быть не затронут – все крупные и ведущие специалисты охамлены (Шишмарев, Эйхенбаум, Алексеев, Булаховский[17], Жирмунский, Гуковский и т. д.)[18].

В том же письме М. К. дает оценку статье Сидельникова, состоящей «из сплошных передержек, искажений, а порой прямо и выдумок»:

В ней нет ни одного слова правды; даже более того, обращено против меня все, что введено в науку мной и стало ее прочным достоянием после моих работ: место в фольклористике Добролюбова и Чернышевского, новое понимание фольклоризма Белинского, мысль о связи истории науки о фольклоре с историей общественного движения, – все это впервые установлено мной. Статья имеет настолько клеветнический и лживый характер, что вызвала общественный протест. Московские фольклористы написали коллективное письмо по этому поводу в редакцию «Лит<ературной> газ<еты>», сообщив копию в ответственные и авторитетные организации. Я еще не знаю текста этого письма[19].

Такое коллективное письмо, обращенное к Г. Ф. Александрову, главному редактору газеты «Культура и жизнь», было действительно подготовлено; под ним стоят подписи восьми московских фольклористов: Н. К. Гудзия, П. Г. Богатырева, В. И. Чичерова, Э. В. Померанцевой, В. Ю. Крупянской, В. К. Соколовой, С. И. Минц, А. В. Позднеева[20]. В первой части письма речь идет об ошибочности «основных методологических и теоретических предпосылок» Сидельникова, который, выпячивая «новый фольклор», сводил, по мнению авторов, традиционный фольклор к творчеству «наиболее отсталых и реакционных слоев населения»; во второй части – о несостоятельности его нападок на Азадовского:

Научная недобросовестность В. Сидельникова проявляется и в критике научных работ проф<ессора> М. К. Азадовского, посвященных фольклоризму Пушкина. Не говоря о том, что В. Сидельников ссылается только на популярные статьи М. К. Азадовского (опубл<икованные> в 1934 г. в «Литературном Ленинграде» и в «Резце»), обходя молчанием книгу последнего «Литература и фольклор» (М. – Л., 1938), где те же вопросы даны в развернутом и углубленном плане, В. Сидельников считает возможным совершенно искажать основную идейную направленность высказываний проф<ессора> М. К. Азадовского о Пушкине.

Для М. К. Азадовского прежде всего характерно понимание пушкинского фольклоризма как выражения прогрессивных тенденций русского общества. М. К. Азадовский первый указал на связь взглядов Пушкина на фольклор и понимание им народности с прогрессивными взглядами декабристов и декабристских кругов. Отсюда не случаен интерес Пушкина к революционному и бунтарскому фольклору, который не покидает поэта, как это утверждает М. К. Азадовский, до конца его жизни. <…>

Перу М. К. Азадовского принадлежит, как известно, самая обстоятельная работа об Арине Родионовне. Используя рукописный материал, М. К. Азадовский дает портрет няни Пушкина как мастера слова и определяет ее значение в творческой биографии Пушкина. «Она была среди тех художников-мастеров слова, – пишет он, – у которых учился Пушкин. В сказках Арины Родионовны перед ним раскрывалось подлинное и великое мастерство народных поэтов-сказочников» («Литература и фольклор», стр. 292).

Совершенно непонятно, как с этим можно сочетать суждение В. Сидельникова, утверждающего: «Любовь Пушкина к русской народной сказке проф<ессор> Азадовский всецело приписывает влиянию сборников братьев Гримм и произведений американского писателя Вашингтона Ирвинга».

В статье Сидельникова путем выдернутых из контекста цитат концепция проф<ессора> М. К. Азадовского предстает перед читателем как в кривом зеркале. Однако несмотря на то, что работа М. К. Азадовского о пушкинских «Сказках» квалифицируется автором как «вредная теория», требующая всяческого порицания и осуждения, В. Сидельников не считает себя обязанным опровергнуть эту «вредную теорию» сколько-нибудь основательной аргументацией.

Вредность статьи В. Сидельникова усугубляется