Читать книгу - "«Верный Вам Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии. 1933–1938 годы. Книга 3 - Михаил Николаевич Алексеев"

В данном случае «признание», подсказанное следователем Клётному, впоследствии осужденному за шпионаж в пользу Японии, необходимо поставить под сомнение.

Многолетнее сотрудничество с «Кротовым» было, в конце концов, прервано – не выдержал двойной игры агент-подстава. Прозрение у руководства 5-го отдела ГУГБ НКВД наступило слишком поздно. Была предпринята запоздавшая и неуклюжая попытка оправдаться и «сохранить лицо»: «…Постепенно в работе с „Кротовым“ стало происходить что-то непонятное: агент стал нервничать, ссылаться на занятость, изменение условий работы, ужесточение режима секретности, стал требовать большие суммы вознаграждения.

Настораживающие признаки стали проявляться и в его поведении: обычно осторожный и аккуратный, он вдруг стал пренебрегать элементарными мерами безопасности. Дело дошло до того, что по просьбе агента встречи с ним были перенесены в парк Хибия в самом центре Токио, напротив императорского дворца. Рядом находилось Главное жандармское управление, из окон которого можно было наблюдать не только за прогуливавшимися парочками, но и за контактом агента с советским разведчиком…

Настораживающие информации стали происходить и с передаваемой источником информацией – документы по-прежнему были подлинными, сведения представляли несомненный интерес, но агент почему-то забывал фотографировать самые важные страницы мобилизационных планов, снятая им пленка не позволяла рассмотреть расположение на карте новых японских авиационных полков на границе с Советским Союзом, а на следующей встрече следовало не вполне внятное объяснение, что „документы уже ушли наверх“».

Факты стали вызывать серьезные опасения относительно благонадежности источника, и в Центре было принято решение о проведении детального анализа дела «Кротова». Расследование выявило, например, что при известной японской системе ротации государственных служащих он в течение 10 лет проработал на одном месте! Четырежды сменилось начальство, почти ежегодно обновлялся кадровый состав, а «Кротов» продолжал сидеть на том же месте, и через его руки проходил огромный поток секретной информации, и в его власти было регулировать его поступление советской разведке…

До руководства внешней разведки стало доходить, что история с «Кротовым» могла быть оперативной игрой с советской резидентурой. Момент был подходящий: Япония начинала активную подготовку к войне с Советским Союзом, и таким каналом дезинформации, как «Кротов», грешно было не воспользоваться. Как это ни удивительно, связь с ним решено было прервать, а агента на неопределенное время «законсервировать»[315] – вместо того, чтобы прекратить с ним всякое общение.

Показания Клётного касались не только сотрудников разведки НКВД, но и военной разведки, что вызвало цепную реакцию арестов. Из допроса Клётного от 27 марта 1939 г.:

«ВОПРОС. Назовите лиц, с кем вы были связаны по шпионажу?

ОТВЕТ. С Константиновым, Ермаковым, Позднеевой, Язгуром, Тормосиным. Из работников Разведупра я был связан до поездки в Японию с Покладеком и Лейфертом. После приезда из Японии – со Шленским и Сироткиным. По ИНО был связан с Добисовым. Когда он уехал, был связан с Косухиным. Я был связан в Сеуле с Шармановым, Мурзиным, Эсбахом и Кибардиным. В Токио я был связан с Пановым и Журбой. Из японцев был связан с Фурута и Абэ. В Кобе с Фусэ и по Токио с Фусэ»[316].

«Абэ», или «132-й» был ценнейшим источником сеульской, а потом харбинской резидентуры. «С середины 20-х годов „Абэ“ было поручено поддерживать официальный контакт с открывшимся генеральным консульством СССР с задачей сбора разведывательной информации под предлогом оказания помощи русским дипломатам в различных бытовых и хозяйственных вопросах, выявлять советских разведчиков»[317]. Такая задача могла быть поставлена только сотруднику военной жандармерии. «„Абэ“ стал передавать документы Генерального штаба Японии, штабов Корейской и Квантунской армий, Главного жандармского управления, полиции, генерал-губернаторства Кореи, органов военной разведки и контрразведки. В числе полученных документов была и разработанная в 1927 году … программа японской военной экспансии и борьбы за мировое господство, позднее широко известная миру как „меморандум Танаки“»[318]. Резиденту ИНО Калужскому, руководившему работой «Абэ» в 1930–1932 годах, было известно, что 132-й иногда добывал материалы из штаба Квантунской армии чрез какого-то писаря и что в этой цепочке участвовал брат 132-го[319]. Через некоторое время «132-й» сообщил Калужскому, что его переводят на работу в Харбин.

Перед отъездом «132-й» рекомендовал Калужскому замену – двух японцев, сотрудников Главного жандармского управления «Сая» и «Ли». «Сая» Калужский знал, так как по своей должности тот часто приходил в консульство. Вербовка «Сая» состоялась при содействии «132-го». «132-й» привлек к работе на советскую разведку офицеров штаба Корейской армии «Чона» и «Тура», служащего Корейского генерал-губернаторства «Мака», своего брата «Кима», военнослужащего «Кана», «ставших впоследствии источниками ценной документальной информации»[320]. И ни одного провала! Совершенно невероятный, даже неправдоподобный случай.

«Кротов» был токийским вариантом сеульского «Абэ», за исключением многочисленных результативных «вербовок» последнего.

3 сентября 1940 г. начальник ИНО Фитин в рапорте на имя Берии характеризовал «132-го» как «важнейшую фигуру японских разведывательных органов в Маньчжурии», которого подставила японская разведка для «дезинформации наших органов». Фитин считал, что при помощи этого агента японцам удалось проникнуть «почти во все каналы нашей разведывательной работы в Маньчжурии и Японии». А самого «132-го» он обвинял в том, что, «являясь формально „ценнейшим“ агентом дальневосточного сектора и „родоначальником“ всей японской агентуры», тот «фактически занимался вербовкой шпионов в пользу японской разведки. Так, например, им был завербован бывший резидент ИНО в Сеуле Калужский… сотрудник харбинской резидентуры Новак… Он имел прямое отношение к вербовкам на японскую разведку многих других бывших работников ИНО на Дальнем Востоке»[321].

В рапорте от 26 ноября Фитин вынужден был признать некоторые заслуги «132-го», отметив, что тот «доставил нам ряд не лишенных ценности материалов и даже предупреждал о готовящихся арестах наших агентов, которым благодаря этому удалось заблаговременно выехать из Маньчжурии, доставлял некоторые списки перевербованной китайской агентуры погранотрядов и ОКДВА… не сообщая об этом своему начальству, делая это исключительно из-за материальной заинтересованности»[322].

Допустить, что завербованный агент изначально был подставой (как и последующие завербованные) и давал дезинформационные материалы, Фитин просто не мог.

Перед своим отзывом из Токио и последовавшим за ним арестом в начале 1939 г. резидент НКВД под официальным прикрытием Иван Иванович Шебеко подготовил основательный документ под названием «Система, способы и методы наружного наблюдения японских полицейских органов», в котором, в частности, говорилось:

«… Полицейские и жандармские органы ведут постоянный и систематический обмен материалами по вопросам иностранной разведки и революционного движения. При этом руководящая роль принадлежит жандармерии и если последняя считает в интересах успешности проведения той или иной агентурной разработки необходимым выключить из разработки полицейские органы, она спокойно и решительно отстраняет от разработки полицию.

При внешнем контакте, вызываемом необходимостью координации сил, между полицейскими и жандармскими органами существует глубокая вражда. Жандармы смотрят на