Читать книгу - "Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский"

Но обо всем этом знаю пока только вскользь – на днях поеду специально в город, чтобы досконально узнать о докладе и дальнейших мероприятиях в жизни нашего Союза и его лит<ературны>х изданий.

Думаю, что все это будет иметь не только местный (ленинградский) резонанс, а, безусловно, станет материалом и поводом для широкого пересмотра качества и идейного уровня нашей лит<ерату>ры.

Из этого же письма можно узнать, что незадолго до августовских событий М. К. собирался отправить в «Литературную газету» критическую статью, посвященную повести А. Минчковского[72] «Мы еще встретимся». Эта повесть появилась в № 5–6 «Звезды» за 1946 г. – том же, где и рассказ Зощенко «Приключения обезьяны». Однако, узнав о докладе Жданова, М. К. воздержался. («Теперь, когда „Звезда“ подвергнута резкой критике в целом, не стоит писать особо об одной напечатанной в ней вещи, – но если роман выйдет отдельным изданием, обязательно выступлю в печати»[73]).

Литературовед Георгий Пантелеймонович Макогоненко (1912–1986) вспоминал о событиях того времени:

В Доме писателей шли собрания. Постоянно упоминались и другие фамилии: Саянов и Лихарев – редакторы журналов «Звезда» и «Ленинград», а также писатель Юрий Герман (выступивший на страницах «Ленинградской правды» со статьей о творчестве Зощенко) и Ольга Берггольц (писавшая об Ахматовой). К концу октября бурные собрания в Доме писателей несколько поутихли[74].

Как известно, Ахматова и Зощенко были исключены из Союза писателей и лишены даже продуктовых карточек.

В письме к А. А. Шмакову М. К. высказывается сдержанно, ни словом не упоминая об Ахматовой. Да и что можно было позволить себе в частном письме! Связанный с Ахматовой отдаленной родственной связью, с юности любивший ее стихи и помнивший их наизусть, М. К., по воспоминаниям Л. В., глубоко переживал истерию, поднявшуюся вокруг ее имени, и постоянно расспрашивал общих знакомых (Жирмунского, Томашевских) о физическом и душевном состоянии Анны Андреевны.

Вскоре появились – в продолжение той же партийной линии – два новых постановления ЦК ВКП(б): «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» (26 августа) и «О кинофильме „Большая жизнь“» (4 сентября). Серия этих постановлений произвела в среде интеллигенции ошеломляющий эффект. Становилось ясно, что надежды на послевоенное «обновление» необратимо рухнули и возвращается репрессивная эра.

Постановления получили широчайший резонанс; в сентябре и октябре 1946 г. они обсуждаются в печати и творческих коллективах. Был затронут, конечно, и филфак Ленинградского университета. 31 октября М. К. писал В. Ю. Крупянской:

Весь этот месяц наш факультет был «на линии огня»… Статьи в местной унив<ерситетской> газете, в «Лен<инградской> правде», «Правде», в «Культуре и жизнь»…Заседания Уч<еного> Совета Унив<ерситет>а, Уч<еного> Совета ИЛИ… и т. д. и т. д. Нужно к чему-то быть готовым и по линии Института. Все это нервирует и не содействует рабочему и светлому настроению.

Не остался в стороне и Иркутск, где под огонь партийной критики попала поэтесса Елена Жилкина, ученица М. К. «У нас идет усиленная проработка местных „Ахматовых“ (Леля Жилкина!!!)», – сообщала в Ленинград Л. А. Лебедева 3 ноября 1946 г. (65–26, 67)[75].

Вернувшись из эвакуации в Ленинград, М. К. сохраняет тесную связь с Сибирью. В начале 1946 г. налаживается его переписка с Саввой Кожевниковым. Получив от него известие, что журнал «Сибирские огни», прекративший свою работу в годы войны, возобновляется с января 1946 г. (62–60; 38), М. К. немедленно откликается и пишет:

По-прежнему рад буду сотрудничать в журнале. Едва ли сумею дать что-либо солидное для ближайших номеров, но как только возникнет вновь какая-нибудь сибирская тема – конечно, она будет предназначена для «Огней»[76].

И действительно: уже в марте 1947 г. в «Сибирских огнях» появятся «Заметки фольклориста» – небольшая публикация, посвященная двум сибирским песням («Славное море, священный Байкал…»[77] и старинная ямщицкая песня). С. Е. Кожевников, главный редактор «Сибирских огней», явно рассчитывал, что М. К. станет постоянным автором журнала, по крайней мере постоянным рецензентом. 26 февраля 1946 г. он пишет М. К.:

Разумеется, мы будем, как и прежде, печатать рецензии на все и всякие книги о Сибири, независимо от того, где они вышли. И если Вам попадет в руки такая книжка и у Вас появится желание прорецензировать ее – пишите, не запрашивая предварительно согласия. Для нас ценна каждая строчка Азадовского[78].

В том же письме Кожевников затрагивает вопрос об «Очерках литературы и культуры Сибири», ожидающих своего часа в иркутском издательстве:

С интересом узнал, что в Иркутске выходит (с завистью, что не в Новосибирске) Ваша книга о литературе и культуре в Сибири. Как это хорошо! Много замечательного Вы сделали и сделаете для Сибири, наш уважаемый Марк Константинович! Дай бог Вам хорошего здоровья. Обязательно пришлите мне эту книгу[79].

Этим вопросом Кожевников, сам того не подозревая, затронул болезненную для М. К. тему, поскольку работа над книгой, завершенной в 1944 г., подвигалась в Иркутском областном издательстве крайне медленно. М. К. нервничал, тяжело переживая каждую задержку, и неоднократно запрашивал Кунгурова о судьбе издания. Так, 5 сентября 1945 г. он писал ему, что «с нетерпением» ждет корректур, в связи с чем собирается подготовить поправки и некоторые вставки («Ведь ряд вещей я не мог разыскать в Иркутске»). Та же нервозность ощущается и в других письмах: «История с моей книгой начинает прямо бесить меня» (6 февраля 1946 г.); «…Что с моей книгой? Может быть, мне пора ее отобрать, востребовав остальные 40%?» (8 июля 1946 г.); «Гранки жду с нетерпением…» (3 октября 1946 г.)[80].

Волнение М. К. объяснимо. Он воспринимал «Очерки», посвященные истории сибирской культуры, как важнейшее дело, осуществить которое он был призван. Работая в Иркутске над книгой, он пытался вложить в нее свое сокровенное чувство к Сибири. Неслучайно в авторском предисловии он характеризует свой труд как «слабую попытку уплаты долга воспитавшему его родному краю»[81].

Однако вести, приходившие из Иркутска, не радовали – это касалось не только «Очерков». Из писем он с грустью узнавал, как решительно изменилась, и далеко не в лучшую сторону, обстановка на историко-филологическом факультете Иркутского университета. Друзья и коллеги (С. Ф. Баранов, Г. Ф. Кунгуров, В. Д. Кудрявцев, Л. А. Лебедева и др.) постоянно информировали его о текущих событиях. «С Вашим отъездом Общество изучения этнографии, лит<ературы> и языка что-то не собирается», – сообщал, например, С. Ф. Баранов в новогоднем письме (58–8; 5). Кафедра русской литературы перешла в