Читать книгу - "Ментальности народов мира - Георгий Дмитриевич Гачев"

Звезду соседнего Вихря – как женщину. Это еще проступает из терминов: «вихрь» – vortex, по латыни, Он, а «звезда» – stella, Она. Так что космогония, по Декарту, – это как любовно-авантюрный роман, где герцог Вортекс или защищает свою, или стремится похитить прекрасную Стеллу из соседнего Вихря…

Так что cherchez la femme = «ищите женщину!» – как причину всего…

Собственно, этот французский принцип полностью закручивает действие и в нашем фильме. Оно все центрировано вокруг Гаранс: все персонажи мужские танцуют, вращаются вокруг нее, добиваясь ее любви. И как она появляется? Тоже симптоматично. В толчее броунова движения толпы на «бульваре преступлений», вольным шагом, фланируя, идет она, пронзая кружение…

Тут из картины Вселенной Декарта отличение Планеты от Кометы припоминается. Планета – та уже поймана, постоянно кружится вокруг Солнца Вихря. А вот Комета – совершает свободовольное движение, пронзая вихри-миры-уровни. Каждый Вихрь, через который она проходит, норовит обволочь ее, остановить, превратить в свою стационарную Планету. Но – не удается. Она остается «Любовь – дитя, дитя Свободы». Как Кармен. Что и подчеркивается цветком, который Гаранс бросает Батисту, миму, как та – Хозе.

Да, каждый из героев фильма (их много, тогда как героинь – две – опять баланс масс и симметрия! – обе нужны для организации жизненного и художественного материала: комета Гаранс и планета Мария, верная жена, что на месте и уверена, что в конце концов притянет к себе своего Вортекса = установит вихрь Батиста вращаться лишь вокруг себя) образует свой вихрь, свое силовое поле, свой резко выраженный характер и принцип существования. Мим Жан-Батист, актер Фредерик, артистический злодей Ласенер и джентльмен граф де Монтере – образуют вокруг Гаранс как бы квадратуру круга – и сами симметрично-парно расположены друг против друга. Одна пара: мим Батист и актер Фредерик; другая – аристократ преступного мира Ласенер и аристократ «в законе» – Граф. Недаром именно последний убит Вотреном-Ласенером (а он именно напоминает романтического бальзаковского злодея или Жавера – из «Отверженных» Гюго…). А первые два разбираются между собой мирно и любовно. Ну да: они актеры, а эти – люди жизни. Тоже пара на пару – образует баланс…

И в развязке-разрешении многоперсонажного конфликта просвечивает французский акцент. Приходит на ум «Идиот» Достоевского, где тоже довольно симметрично располагаются фигуры: между двух женских персонажей (Аглая и Настасья Филипповна) – несколько мужских Вихрей: Князь Мышкин, Парфен Рогожин, Ганя Иволгин, Тоцкий… Но убита в итоге женщина! Как и в «Анне Карениной», и в «Тихом Доне»…

Француз же сохраняет Женщину – как константу своего бытия непреложную. (А Жюльен Сорель? – себе попротиворечу. Но там ему нет баланса мужского, лишь ей… А Кармен? – Но та – цыганка в Испании. – А Манон Леско?.. – 17.8.95.)

Ну и – в типе любви разность. Россия и русский вкус – это поэзия неосуществленной любви. Осуществившаяся любовь – это или скука семейной жизни, или позор Анны Карениной. Или стыд и катастрофа «Обрыва» Гончарова…

Наш фильм, нагнетая напряжение многими волнами и коллизиями и модуляциями, постепенно сужая круг в долгом любовном танце между Батистом и Гаранс, все ж дает в кульминации фильма – Соитие, как разряд молнии. И французский Дух и вкус утолен, получил присущий ему катарсис. «Шайбу! Шайбу!» – загнали-таки в ворота…

Соитие для француза – восторг, le comble (пик, вершина) Бытия, и оно исполнено Красоты и есть Божественное делание, артистическое – так они умеют! Это ВКУШЕНИЕ божественно-солнечной плоти, телесности, напоенной всеми соками Божьего мира – прекрасной, СЛАДКОЙ Франции. La douce France («сладкая Франция») – такой она постоянный эпитет имеет в народном самосознании, тогда как Русь – МАТУШКА. Германия – БАТЮШКА (Vaterland = «отцова земля»). Англия – БАБУШКА-старушка (old merry England = «старая, веселая Англия»). И не стыд, а радость и полноценность и полнота Бытия – в ЭТОМ…

Вот опять аргумент к тому, что Космос Франции – самоцентрирован, не ориентирован наружу, на чужие меры – в стыде, грехе или прочем чувстве своей неполноценности. А тут они – в себе, при себе, и ничего не надо чужого: ни ума, ни территорий, ни занятий – все имеют у себя и в наилучшем виде, так что это вы нам завидуйте все! Отсюда – наивное самодовольство французов, но оно без спеси (как чопорность английского «самосделанного» – selfmade man – джентльмена, что тоже некая стена своей крепости, боясь размыть ее), простодушное, без рефлексии (германской или русской), – как у «французика из Бордо» или Дантеса, кто просто не понимал, что этот старый муж красавицы – еще и поэт, так вам важный! Тогда б не убивал…

Нет, француз уверен, что во всем – совершенен, comme il faut, и это именно ему должны подражать другие. Что злит этих прочих… И русских (опять же «французик из Бордо» или Толстой о Наполеоне), и немцев: в этой самоцентрированности французов, и жизни и радости и занятости собою, несмотря ни на что – в том числе, и на них, победивших же их немцев! – и усмотрели последние (и справедливо) опасность этого аполитичного фильма.

Les enfants du paradis – называется фильм. А «парадиз» – это слово имеет два смысла: «рай» и «раёк» – галерка, верхний ярус в театре, где самая бедная, простонародная, но и страстная публика располагается. Наш перевод взял только этот узкий смысл, ибо фильм по сути – спектакль: примыкает к театру и актерам. Но тут и первый смысл есть – Рай! Французы и суть таковые: ощущают себя «детьми Рая» – обитателями Прекрасной Франции. Народом превзысканным, призванным к счастью и блаженству. И это чувство вполне сообщает сей фильм, отчего и этим он вызывающе бунтарск и сопротивителен германцам, вечно не утоленным и жаждущим чужого: «жизненного пространства», и ума, и культуры (как Гёте – в Италии, или Ницше как тянулся ко Франции…), в тоске и меланхолии, самоедстве и агрессивном самовозвеличивании, в культе вечного, неутолимого стремления (Streben dahin! dahin! «стремлении – туда! туда!» – эти германские архетипы-символы взяты из Гёте). Французы же спокойно самодовольны…

Но через ход этот: «рай» и «раёк» – мы переходим к следующему уровню анализа нашего кинофильма. Он есть некоторое соперничество Кино с Театром – как видами искусства. И в победе мима Батиста над актером Фредериком – как бы profession de foi – «исповедание веры», утверждение своего жанра – кино! Некое эстетическое Кредо тут есть, такой азарт и вызов в сем фильме. Он исполнен волей творческого соревнования – и это придает ему еще упругость и силу…

Если вихрь толпы народа – это большой круг вращения (и там еще «слабые взаимодействия»,