Читать книгу - ""Фантастика 2025-27". Компиляция. Книги 1-25 - Андрей Соболев"

наручные. Большой, серебряный корпус, красивый кожаный ремешок. На циферблате надпись — Longines. Швейцарские. Ремешок затерт — носили. Наверняка трофей. Придираться не будем. Часов у меня нет — почему-то не оказалось в вещах Довнар-Подляского, которые привезли из роты. Возможно, не было, а, может, и приватизировали. Застегиваю ремешок на запястье. Вот и взятки брать стал.

— Спасибо, братец! Как зовут?

— Урядник Болдырев!

— Не беспокойся, Болдырев! Присмотрим за брательником.

— Мы тута на лугу встали, — говорит он. — Велели побыть у лазарета. Вдруг герман наскочит? Зовите, коли что.

Киваю. Болдырев уходит. Слова его напомнили об адъютанте. Иду искать. Нигде нет. Встречаю Кульчицкого.

— Штабс-капитана не видал? Того, что со мной пришел?

— Как же! — кивает он. — С вами хотел говорить, но вы были на операции. Так он меня расспросил. Я все обсказал.

— Что?

— Как бились геройски. Я из окна видел. Он имена в книжечку записал, взял коня и уехал.

Представляю, что Кульчицкий ему наговорил! Ладно. Иду в бальный зал и обхожу раненых. Все живы. Некоторых «подпитываю». Прооперированный казак спит, воевавшие со мной герои — тоже. Склоняюсь над Трофимовым. Духман, ядреный… Думаю, чаркой не обошлось. Кульчицкий жаден, но тут водки не пожалел. Правильно.

В коридоре меня перехватывает Леокадия.

— Валериан Витольдович, нужно поговорить!

И вот что ей? Нашла время для выяснения отношений! Лицо у Леокадии решительное, не отвертеться. Отходим в сторону.

— Я видела, как вы закололи раненого. Стояла у окна на втором этаже.

И эта — тоже. Делать им, что ли, нечего?

— Это был враг.

— Раненый. У него, возможно, были родители. Он не виноват, что его послали воевать!

И убивать раненых. В лазарет рвался не цветы нюхать. Плевать мне на его родителей и на всю родню скопом! Что ищите, то и обрящете.

— Мы не палачи!

А я, значит, палач. Говорили мне такое — в другом мире. Правозащитница нашлась! Откуда лезет это дерьмо? Права убийц их волнуют, а вот страдания жертв — нет. Нацист Брейвик, убивший 77 человек, большинство из которых дети, и осужденный на 23 года тюрьмы, борется за свои права. Его не устраивает одиночная камера из трех комнат — спальни, кабинета и спортзала. Кофе ему подают холодным, а еду разогревают в микроволновке. Нет, чтоб прямо с кухни. Условия «бесчеловечные». Каково об этом читать родителям убитых детей? Но правозащитникам это не интересно.

Вдыхаю и выдыхаю воздух. Ругаться нельзя.

— Вам приходилось видеть бешеных собак?

— Нет, — удивляется Леокадия.

— А мне пришлось. Милый песик, любимец семьи. Но его укусила бешеная лиса, прибежавшая из леса, и песик заболел. Он был не виноват, но я его застрелил. Жизнь людей дороже.

Поворачиваюсь и ухожу. Нужно найти Кульчицкого. Водка у него…

Глава 4

Голова побаливает, во рту будто сотня казаков переночевала. Казаки… Я вчера, кажется, куролесил. Вспоминаем…

Взяв у Кульчицкого штоф[164] водки, я отправился к казакам. Своих видеть не хотелось, а пить одному некомильфо. Казаки варили кашу. В лазарете еды не попросили, как узнал позже, чтобы не объедать раненых. Хорошие тут люди! Моему появлению казаки удивились, а Болдырев даже смутился, когда предложил выпить. Офицер с нижним чином? Здесь так не принято. Пришлось объяснить, что я зауряд-врач, а никакой не офицер. И вообще меня звать Валериан. Объяснение приняли благосклонно, чему в немалой степени способствовал штоф, на который казаки смотрели с интересом. Водку разлили по кружкам и употребили, затем поели каши из котелка. Для меня нашли ложку, с собой захватить я не догадался. Поев, казаки запели — что-то заунывное про Дон-батюшку. Мне песня не понравилась, и я предложил сменить репертуар. Казаки попросили показать, ну, и получили:

Под зарю вечернюю солнце к речке клонит,

Все, что было, не было, знали наперед.

Только пуля казака во степи догонит,

Только пуля казака с коня собьет…

— Любо! — закричали казаки, когда я смолк. — Еще знаешь?

Мне было не жалко, и я выдал еще песню от главного казака России по фамилии Розенбаум:

Под ольхой задремал

Есаул молоденький,

Приклонил голову

К доброму седлу.

Не буди казака,

Ваше благородие.

Он во сне видит дом,

Мамку да ветлу…

Песня так понравилась, что казаки начали хлопать, а потом и вовсе пустились в пляс. А я наяривал:

А на окне наличники,

Гуляй да пой станичники.

Черны глаза в окошке том.

Гуляй да пой, Казачий Дон [165].

— Здоров ты горло драть, Валериан! — сказал Болдырев, когда я смолк. — И воюешь хорошо. Вон сколько немцев покрошили. Мне ваш унтер баял.

Этот может. Баять.

— Не ждал от дохтура.

— Так я в окопах сидел! — объяснил ему. — До лазарета в вольноопределяющихся ходил.

— Фронтовик, значит, — заценил Болдырев. — За это стоит выпить. Жаль, водка кончилась.

— Не вопрос! — сказал я и сбегал за добавкой. Кульчицкий удивился, но штоф выдал. В нем оказался спирт — унтер перепутал емкости. Казаков это не смутило, даже как бы обрадовало. Веселье продолжилось, и я принял в нем деятельное участие. Мы разучили слова новых песен, потом вместе пели и плясали. Появилась фляжка с трофейным шнапсом, после спирта он пошел на ура. Под конец я стал объяснять Болдыреву, что меня здесь не уважают. Раненых от немцев спасал, а меня обозвали палачом. И за что? Подумаешь, заколол фашиста! Так он раненых шел убивать. Правозащитники хреновы! Либерасты поганые!

Кто такие либерасты, а также фашисты с правозащитниками Болдырев не знал, но мое негодование разделил.

— Не стоило, Валериан, руки марать, — сказал горячо. — Ты же дохтур. Сказал бы нам, а мы бы спроворили. Прирезали по-тихому. Мы немцев в плен не берем, как и они нас…

Дальнейшее помнилось смутно. Вот меня аккуратно ведут, при этом Болдырев объясняет:

— Ты, Валериан, не сумлевайся. Мы службу справно несем. Не все хлопцы пили. Часовые на постах, герман не подберется. За лазарет не бойся…

Судя по тишине, герман пока не подобрался. Вздохнув, я встал и быстро оделся. Взяв зеркало со стола (Кульчицкий расстарался) и глянул в мутное стекло. Ну, и рожа у тебя, Шарапов[166]! Удружил Господь! Или, может, Аллах? Худое, вытянутое лицо с хрящеватым носом. Тяжелый, вытянутый подбородок, глубоко посаженные, зеленые глаза под рыжими бровями. Рыжими, Карл! Такого же цвета волосы, да еще кудрявые. Леокадия ночью шептала, что у меня породистое лицо. Вот только породу