Читать книгу - "Темная сторона - Майк Гелприн"

Вой приближался. Денис с тоской смотрел на реку и уговаривал себя, что лучше захлебнуться, чем быть сожранным заживо, но уговорить не мог. А потом взвыли совсем рядом, в какой-нибудь сотне шагов, и тогда Денис из последних сил поднялся.

В этот момент он увидел здоровенного бородатого мужика в черном балахоне. Того самого, что раньше, или другого, в вечерних сумерках было не понять. Секунду-другую Денис смотрел на него и пытался сообразить, откуда мужик взялся и связано ли его появление с непрекращающимся воем. Сообразить не удалось, но страх почему-то ушел.

– Вы кто? – улыбнулся бородачу Денис.

– Я-то? – переспросил тот. – Я – твой случай.

На утро пятого дня на тронутой первым снегом лесной опушке Полина наткнулась на человеческие останки. Медленно, осторожно ступая, она приблизилась, опустилась на колени, поворошила обрывки разодранного, разбросанного повсюду тряпья, затем коснулась костей. На некоторых из них оставались еще ошметки мяса, и Полина поняла, что хищники были не слишком голодны, раз не обглодали кости целиком. Она поднялась, скорчилась от мучительной боли в желудке, затем оглянулась по сторонам. Уперлась взглядом в забившуюся под корни выворотня безносую голову с пустыми глазницами и пегими патлами.

– Ну что, Зинка, – вслух сказала Полина, – тебя, значит, тоже бросил твой усатый мудак?

Она внезапно расхохоталась. Истерически всхлипывая, тряслась и тряслась от смеха – настолько потешно выглядела брошенная, расчлененная, обглоданная Зинка. Кода смех иссяк, побрела в лес. Собрав последние силы, натаскала хвороста и развела костер.

До полудня Полина жарила на нем то, что осталось от толстой Зинки. Жадно чавкая, сгрызала с костей скудные мясные ошметки. Расколоть череп, как давеча горемыкинский, не вышло – не осталось сил. Присосавшись к пустой глазнице, Полина пыталась втянуть в себя то, чем некогда глупая Зинка думала, и крыла покойницу матерной бранью. К двум пополудни с затянутого тучами неба повалил мокрый снег. Полина заела им Зинку и поднялась на ноги.

Она давно уже заблудилась и не знала, где находится. Каменные россыпи, распадки, перевалы, тайга – все смешалось в одну сумбурную, аляповатую картину. Собрав волю, Полина потащилась вдоль опушки на юг. Она очень, очень, очень хотела жить.

– Вы мой случай? – переспросил Денис. – Мой счастливый случай?

Бородатый мужик в черном оскалился щербатым ртом. Денису показалось, что вопрос удивил незнакомца, если не изумил.

– Надо же, – пробормотал бородач. – Давно я не слыхал этого слова. Очень давно.

Заунывный, тоскливый вой неожиданно оборвался, словно хищникам разом заткнули глотки.

– Какого слова? – не понял Денис.

– Того самого, что ты сказал. Не помню даже, кому я в последний раз случился счастливым.

Бородатый мужик сделал неуловимое движение и исчез, как не бывало.

Полина, корячась, извиваясь на земле, ползла на юг.

Денис, стоя на коленях на речном берегу, оторопело смотрел на спускающуюся вниз по течению лодку с двумя мерно отмахивающими веслами раскосыми гребцами. На берегу Денис, медленно угасая, провел последние трое суток. Жизни в нем почти не осталось.

Полина ползла. Она очень, очень, очень хотела жить.

Денис вяло взмахнул рукой и обессиленно повалился на бок. Лодка развернулась и пошла к берегу.

Полина ползла. За спиной раздавался тоскливый, протяжный вой.

Лодка ткнулась носом в берег. Гребцы вымахнули из нее, подхватили Дениса под руки.

– Кушать хочешь, однако? – услышал он.

Полина ползла. Вой догонял ее.

Ушлепище

Ирка

В дверь заколотили, как раз когда я дочитала про принцев Амбера, а отчим полез на Мирониху, предварительно дав ей по морде, чтоб шибче любила. С тех пор, как мамку изуверы застрелили, он до баб сам не свой. Даже к нам однажды сунулся и, не ввали ему Ленка от души по башке, вполне мог бы снасильничать. С Ленкой вообще лучше не связываться – это в селении всякий знает и стороной нас обходит, если не совсем дурак. Отчим наш, правда, совсем – и так был невеликого ума, а как мамки не стало, и вовсе сдурел. Мирониху, каргу лупоглазую, от которой воняет, в дом привел. У Ленки частенько руки чешутся обоих грохнуть. Наши с ней руки, когда она их себе берет.

В дверь продолжали колотить, но отчиму было плевать. Он установил Мирониху в срамную позу, примерился, но тут снаружи взревели так, будто кого кастрировали тупым ножом.

– Шибздик, дома?! Айда смотреть, как изуверов казнят!

Так орать во всем поселении один только Пача умеет, здоровенный бугай и отчаянный простак. Год назад взял он за себя худосочную и глухую Анфиску с Выселок, с тех пор и повадился орать во всю глотку, чтоб до нее докричаться. В начале лета, правда, Анфиска родами померла вместе с младенцем, но привычка у Пачи осталась.

Шибздик, братик наш старший, как обычно, храпел на старом матрасе в углу. Дай ему волю, он и вообще бы не просыпался. Мамка, пока была жива, все удивлялась, как у нее такой хилок и лентяй уродился. Не иначе, говорила, батя дурманом сонным обкурен был, когда они Шибздика делали. Интересно, чем был обкурен батя, когда делали нас. Я однажды мамку спросила, но та отвечать не стала, лишь ругнулась матерно и пошла себе прочь.

Батю мы с Ленкой не помним, от сельчан только знаем, что он хороший человек был. И что сгинул где-то в лесу, а где сгинул и как, то неведомо.

– Шибздик, мать твою, – продолжал голосить за дверью Пача. – Вставай уже, червяк трехглазый!

Шибздик наконец завозился на своем матрасе. Зевая, уселся и принялся протирать заспанные глаза. Те два, что по краям. Средний, на переносице, протирать было ни к чему – он даже во сне не закрывался.

– Чего стряслось-то? – сонно пробормотал Шибздик, покончив с протиранием и уставившись на нас с Ленкой.

– Чего-чего, – за обеих ответила я. – Забыл, что ли? Изуверов сегодня казнят. Дружок твой ждет не дождется за дверью. Одному ему, видать, на казнь смотреть скучно.

Шибздик пожал узкими цыплячьими плечами.

– А мне и одному, и не одному скучно, – сообщил он. – Вы это… Пачке скажите…

Не закончив фразы, он во весь рот зевнул и умолк.

– Чего сказать-то? – уточнила я, но Шибздик уже заваливался досыпать. Захрапел он раньше, чем коснулся матраса щекой.

– Шлепа, иди разберись, – гаркнул отчим, который вовсю уже охаживал поскуливающую от удовольствия Мирониху. Ох и воняло же от нее.

Шлепа – это мы с Ленкой, когда кто-то желает обратиться к нам