Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

Он рассматривал ее снизу — кругленькую шею, подбородок, пылающее лицо с мороза.

Глаз ее он не видел и не понимал, откуда на всем лице ее голубоватый цвет как от сигнального света, рассеянного под козырьком на железнодорожном пути. От крылышек белого фартука? Как такие высокие воротнички на шеях застегиваются? Сзади, что ли? В школе у других девчонок он таких ни разу не видел.

Она рассказывала ему о школе.

Самодеятельность готовится к районному смотру.

— И знаешь... Это пока в секрете. Колхоз машины дает. А Маргарита своими репетициями просто всех заколебала.

Сообщая это, она не замечала, что Сергей не слышит ее. Для нее было важно, что она говорила.

А это действительно было важно.

Сергей, еще учась в школе, знал, как на школьных концертах ждали выхода Нади Лебедевой. Учителя склонялись к гостям с многозначительным шепотом, что-то сообщали. Надя на концертах пела. Пела звонко и нежно. Светилась вся и тянулась, поднималась вверх за своим голосом.

— Ты поедешь на смотр. А еще кто? — спросил Сергей. — Больше конкурентов не вижу. Остальные все...

— Опять, да? Начинаешь?

Одеяло больно давило на отмороженные культи ног. И при ней он не хотел шевелить ими, чтобы не привлекать внимание.

— А на областной конкурс ты в мае?

— Дождешься...

Он думал, знает она или не знает, что у него теперь нет на руках пальцев. Если знает, ей лучше бы сейчас молча посидеть. Должна же она понимать, что ему не хочется ни о чем говорить.

— Сережка, знаешь... Никто в деревне не поймет, как все с тобой получилось.

Как ей сказать, чтобы молчать, надо быть... какой-то другой. Этих боксеров легче слушать.

Надя не смотрела на его лицо. Чего-то в нем боялась. И это заторопило ее. Его невнимание сердило.

— А еще знаешь... Тетя Катя так ведет себя. Ругаться приходила. На суд собирается подавать. Прям... А че возникает... Ты же знаешь, как все было. Скажи ей...

— У тебя с валенок натекло. А мы в палате сами убираем. Ты бы шла.

Она соскочила, сузила глаза.

— Подумаешь.

— Конечно же, я скажу тете Кате, — ее словами он назвал мать, — чтобы она глупостями не занималась. Не возникала. Не бойся... Я скажу.

Она ушла не попрощавшись.

— Серега, а на твоей зазнобе, если не взнуздаешь, не поедешь, — сделали вывод боксеры.

Сергея выписали из больницы через три месяца. У него не было пальцев на ногах, а на руках остались нетронутыми только большие. Остальные укороченные, и без ногтей.

* * *

Вот и разомкнулась цепь старой деревенской улицы: Корчугановы уехали в город. Образовалась брешь.

Роднила улица своих жителей памятью родительских связей: общим приездом в Сибирь, общими праздниками, песнями и войной, когда горе солдатки с кучей ребятни разбавлялось слезами ее подружек.

И радости и утраты были общими. Соседи все знали друг о друге. Знали, какие обиды с годами смываются и что ведет людей друг к другу. Деревенские дети богаты родительской памятью.

Павел Корчуганов не представлял деревенской судьбы своего сына. Не было у него в колхозе перспективы. „Обрублен со всех концов". Думал, что город может что-нибудь и такому предложить. А вдруг можно будет устроиться куда-нибудь учиться. Надо решать судьбу Сережки.

Осенью Корчугановы жили уже в городе.

* * *

Сергей никуда не ходил. Друзей во дворе не было. Он не умел передвигаться по квартире. Оказывается, пальцы уравновешивали, брали на себя все отклонения, а сейчас не на что опереться — на обрубках, как перед обрывом — не знаешь, куда упадешь.

Он лежал целыми днями на диване лицом вниз, подложив ладони с укороченными пальцами под подбородок.

— Что ж ты ничего не ел, Сереж, — говорила мать.

— „Зачем", — жил теперь в нем готовый ответ, который он не произносил вслух.

Мать о нем догадывалась и не домогалась разговоров.

Думать об учебе нелепо. Образование — восемь классов и два курса музыкального училища. С третьего — „сам упал".

Ходить учиться. Держать ложку, застегивать пуговицы, зашнуровывать ботинки — учиться. Зачем? Все он будет теперь уметь хуже, чем мог. Жить полной жизнью ему уже не дано, а жить частью — зачем? Жить вполсилы.. Жить вполчеловека. Нет! С ним на этой земле все кончено. Ему дано было прожить только вот до этого — столько было отпущено. И все... Он не понимал, что еще держат его на этой земле. Зачем он вот такой есть, когда другие покушаются на полную жизнь и ее обрывают?

Он теперь долго пребывал в обостренном чувстве ухода. Так как сосредоточен был только на этом, он легко представлял, начинал и доводил до конца исход жизни, последнюю точку ее встречи с гранью, после которой — ничего.

Подробно и медленно воспроизводил варианты смерти с безболевым равнодушием.

Что испытывают люди в катастрофе в то мгновение, пока осознают, что еще живы?

Он представлял себя на кожаных охватывающих сиденьях самолета. Сбоку сползшие с колен пристежные ремни с тяжелыми замками. За круглыми иллюминаторами под косым ребром крыла медленно проплывают маленькие деревни, опаханные квадратиками полей, прямые ниточки дорог, изверченные в зелени речушки.

Все неподвижно лежит под ним в чистой глубине. И... высокая передняя спинка, вздрогнув, клюет вниз, все обрушивается и летит из-под ног. Его ударяет спиной о потолок. С тошнотной легкостью кто-то все перемешивает в салоне как в погремушке. Он не слышит, а воспринимает вдруг возникший женский вой, тонко начавшийся и все возраставший. Сквозь давящую боль и перемешанный вой, поднимающийся до рвущего близкого и открытого свиста турбин, он успевает понять и подумать: В-о-о-т... как!...

Он помнит только, что со всеми вместе растягивает звук о-о-о... до точки, после которой нет боли и в дымящейся воронке нет ничего.

Сергей закрывает глаза, приостановив дыхание, ощущает грань удара и почти бессознательно знает, что после него боли не бывает и ему не хочется возвращаться оттуда потому, что там лучше и ему нечего уже жалеть.

Потом он лежит с открытыми глазами и смотрит в поволок. Не хочется вставать. Мать на работе. Отец... возвратившись, отчужденно спросит что-нибудь. Ни на какие вопросы его отвечать не интересно.

Он знал, сколько и каких таблеток нужно проглотить сразу, чтобы утром не проснуться.

Он воссоздавал медленно и подробно, как утром будет воспринят его