Читать книгу - "Начальник Америки - Сергей Фомичев"

Это был, пожалуй единственный достаточно освоенный нами плацдарм. Если формой остров походил на зубило, врубающееся в материк, то восточный берег — протяженностью километров сто, был его рубящей гранью. Берег был открыт солнечному свету большую часть дня. Горы защищали его от океанских штормов, а мелкие острова от ветров широкого пролива. Возможно под влиянием всех этих факторов здесь установился лучший в округе климат и самая плодородная земля. По прежней жизни я знал, что в этих местах выращивали даже виноград. Не случайно одним из первых пассажиров дилижанса стал Шарль — тот французский дворянин, которого привёз Тропинин из Индии. Когда я попытался пристроить его делу, француз высказался в том смысле, что ни к какому ремеслу его душа не лежит. Он был военным. Однако прежде чем вступить в офицерскую должность, Шарль по моей просьбе согласился предпринять путешествие, дабы присмотреть подходящие для выращивания винограда склоны и почвы. Не то, чтобы всякий француз разбирался в виноделии, но как раз у нашего имелся кое-какой жизненный опыт.

Со временем я мечтал заиметь такую же плотную транспортную сеть, как в Англии, хотя на данном этапе это выглядело блажью. С дальними и ближними перевозками пока прекрасно справлялись шхуны и баркасы, а мы даже не имели двух крупных поселений на одном берегу, чтобы связать их дорогой. И пусть я не был уверен, что единственный сухопутный маршрут будет достаточно загружен, но со временем собирался учредить как минимум ещё один в Калифорнии, связав фермерские поселения с портом. Просто чтобы было. Эти слова «просто чтобы было» стали своеобразным девизом на первых порах.

Говоря Тропинину о социалистических методах, я шутил лишь отчасти. Два противоречивых лозунга: «Кадры решают всё» и «Незаменимых людей не бывает» я задействовал на полную катушку.

Я отбирал людей способных на мой взгляд к тому или иному делу и выдавал направления, как в моём детстве выдавали комсомольские путёвки на ударные стройки коммунизма.

Готов выпускать пиво? Вот котлы, вот мельница, вот саженцы хмеля для посадок. Договаривайся с хуторянами о выращивании и поставках. Готов выпускать парусину, ткани, канаты? Вот тебе прядильный станок одна штука, вот ткацкий одна штука. Остальные закажи на Старой верфи, чтобы сделали по образцу. Если чего не понимаешь, спроси у бенгальцев, тех смуглых парней, что привез Тропинин из Индии.

Я вкладывался в любое дело, которое только приходил в голову. Однако ни реклама, ни личный пример, ни беспроцентный кредит не привлекли в бизнес народных толп. Людям хватало предпринимательского духа, но не хватало идей, образования, опыта. Требовалась определенная среда, чтобы мысль фонтанировала, чтобы появился азарт, вроде того, что охватывал зверобоев при виде калана. Но создать среду оказалось не так-то просто.

Свобода свободе рознь. Люди фронтира безусловно отличались стремлением к вольной жизни, иначе они не забрались бы так далеко от родных мест. Но русских викингов увлекало конкретное богатство. Набить побольше зверья, собрать знатную казну пушнины или моржовой кости — вот зачем они отправлялись через Сибирь, а затем через океан. Когда артельщики и промышленники добывали шкуры, перед ними маячила лёгкая нажива, пусть они и оказывалась чаще всего миражом. С городским бизнесом так не получалось. Его наскоком взять было невозможно, требовалась кропотливая работа и головой и руками.

Чего я только не сулил тому, кто заведёт собственное дело. И беспроцентный кредит, и гарантированную клиентуру, и даже женитьбу на дочке вождя (я легко мог такое устроить). Добровольцев находилось немного.

Парадокс, как мне представлялось, заключался в том, что большая часть людей хотя и относилась к вольному сословию, по сути состояла на службе и всё время подчинялась если не нашей компании, так камчатским промышленникам, у которых пребывала в долговой кабале, свирепым передовщикам или ясачным комиссарам, умеющим держать народ железной хваткой. Дух свободы выветривался, люди становились менее привычны к самоуправлению, менее склонны к принятию решений, поиску, инициативе.

А потом они попадали в тепличные условия Виктории и превращались в потребителей, без особых устремлений.

В спину им дышала империя — её законы, её чиновники, а разум терзали занозы исторической памяти и традиций. Рабство вытолкнуло людей на окраину, но его споры присутствовали всюду. И чтобы провести дезинфекцию требовалась нечто большее, чем раскалённая пустыня и сорок лет странствий. Тем более что сорока лет у меня не было.

— Библейская мифология слишком упростила дело, — заявил я. — Бродяжничество само по себе не меняет мировоззрение. Можно ослабить влияние прошлого, но пока не вытеснить его чем-то иным, толку не будет.

— Чем же?

— Азартом. Вот увидишь, как только в кассе зазвенит монета, извилины начнут шевелиться.

Возможно мой анализ грешил изъянами. У меня нередко возникло желание прекратить всё одним махом, уволить всех, выбить почву у них из-под ног, избавить от комфорта, посмотреть, как они станут исправлять ситуацию. Удерживало лишь понимание, что подобная «шоковая терапия» может создать слишком сильное напряжение в обществе и поставить на будущем колонии крест.

Приходилось идти на хитрость. Все «малые предприятия» создавались как бы на паях с компанией. Новоиспечённый буржуа имел долю с прибыли, распоряжался хозяйством, но всегда чувствовал на плече длань могущественной конторы, которая и прикроет, случись чего, и ссудит деньгами, и поможет с доставкой припасов. Иллюзию следовало поддерживать до тех пор, пока люди не почувствуют запах наживы.

Потребление тоже прорастало с большим трудом. Первые несколько месяцев я один брал извозчика, вместо того, чтобы пройтись сотню метров пешком, или отправлял служанку сдавать бельё в прачечную, вместо того, чтобы она полоскала его часами в холодной воде. Я покупал багет в пекарне, сливочное масло в молочной лавке, дорогое душистое мыло в парфюмерном салоне, заказывал рубашки у портного.

— Чудит наш Иван, — поговаривал народ.

Действительно, я чем-то походил на известный тип провинциального русского помещика, заводящего в своём захолустье двор, пажей, выезд, гвардию (всё как в Петербурхе), с той лишь разницей, что я обзавёлся карманной республикой.

Народ же предпочитал ходить пешком, есть то, что готовят бабы и одевать, то, что они шьют или стирают, не волнуясь, как пахнет мыло.

— Будь ты царём, то, по крайней мере, получил бы подражателей из числа придворных лизоблюдов, — смеялся Тропинин.

— Ничего, ничего, — успокаивал я не столько подопечных буржуа, сколько самого себя. — Наладится дело, ещё повалят клиенты.

Буржуа не спорили. Убытки все равно покрывал я. А сидеть в лавках особого труда не составляло. Лишь кучер на дилижансе зря трясся по сто километров на единственной грунтовой дороге, да извозчики стояли сиротливо на улицах, точно Козлевич под вывеской «Эх, прокачу!».

— Нам нужны евреи, — сказал я во время очередного ужина в «Императрице».

Во всяком случае здесь первые плоды кампании по мобилизации буржуазии выглядели наглядно. Зал перестал напоминать столовую. Воздух посвежел, стало слышно даже журчание воды в фонтане. После открытия нескольких харчевен, трактиров, таверн многие предпочли более дешёвые услуги. Освободились и номера гостиницы. «Императрица» перешла в категорию лакшери.

— Евреи? — удивился Лёшка. — Но зачем?

— Они понимают суть коммерции и внесут в жизнь колонии особый колорит, — произнёс я поднимая вверх на серебряной вилке кусочек откормленной на кокосовых орехах свинины.

Блюда моими стараниями здесь тоже стали более изысканными. Хотя открытый очаг с тушей на вертеле напоминал о более простых удовольствиях.

— Где же ты их возьмешь? — спросил Тропинин, смакуя свежевыжатый ананасовый сок.

— Известно где, на родине, — вздохнул я. — После раздела Польши они оказались под властью империи, а она даже не знает что с ними делать. Кто-то их боится, кто-то ненавидит. Скоро их начнут притеснять, введут черту оседлости, запретят профессии. Вот тогда было бы неплохо сманить их сюда.

Мы бы могли сманивать сюда изгоев тысячами. Но расстояния опять играли против нас. С другой стороны, только благодаря этому мы вообще заимели собственный кусок земли на планете.

Тропинин только ухмылялся

— Капиталисты не шхуны, их невозможно поставить на конвейер.

— Лёшка но ведь ты единственный на всём побережье капиталист. Это у тебя целый концерн из верфей, механического завода и химических фабрик, с собственным конструкторским бюро, научным отделом и службой безопасности. Это