Читать книгу - "Темная сторона - Майк Гелприн"

повторял азы Станиславского Леня. – Роль следует не играть, а переживать. В персонажей необходимо перевоплощаться. Мыслить, как они, глядеть на мир их глазами и, наконец, поступать, как они. Не потому, что поступок прописан в пьесе, а оттого, что иначе поступить невозможно».

Он репетировал шекспировские роли ежедневно. Второстепенные и главные, одну за другой. Бальтазар и Бенволио. Цицерон и Агриппа. Эдгар и Эдмунд. Дональбэйн и Малькольм. И, наконец, Ромео, Отелло, Макбет, Брут. И Гамлет!

Гамлет… Эта роль была не просто самой любимой и важной. Она была необходимой, непреложной, заветной. Она была предназначена для него. Репетируя Гамлета, Леня Бережной раз за разом покидал свою сущность. Просторная и светлая московская квартира на Шаболовке перерождалась в мрачный эльсинорский замок с каменными сводами, залами, коридорами, часовнями и винтовыми лестницами. И троном. Досужие дела и занятия теряли смысл. На троне сидел узурпатор, и это было единственно важным. Леня видел его, обонял, едва ли не осязал. Предателю и братоубийце Клавдию необходимо было отомстить. Дилемма «Быть или не быть» решалась в пользу «быть», и, когда это происходило, все прочее, включая собственную жизнь, становилось незначимым.

– Мальчик заигрался, – сказала отцу мама, когда Лене стукнуло шестнадцать. – У него отставание по всем предметам, кроме литературы. Он живет в вымышленном, эфемерном мире. Этому пора положить конец.

– Леня по-настоящему увлечен и уже обогнал меня в знаниях, – возражал отец. – И потом, у него несомненный талант. Что ж в этом плохого?

– Да все. Хотя бы то, что он никуда не поступит.

– Он может поступить в театральное училище.

Мама подбоченилась, сдвинула брови. Она работала главврачом районной поликлиники, была потомственным медиком и другого занятия для сына не желала.

– Ты хочешь, чтобы мальчик полжизни прозябал на вторых ролях в провинциальном театре? – язвительно проговорила мама. – Нет уж! Он пойдет в медицинский – и только туда.

– Даже так? – не менее язвительно ответил отец. – А как насчет знаний? По физике трояк, по биологии трояк, по анатомии он же с минусом. А там, знаешь ли, конкурс двадцать человек на место.

Мама хмыкнула.

– Даже двадцать пять. Но тебе пора бы прекратить витать в туманных шекспировских далях. В наше время все решают не знания, а связи. У меня, слава богу, их с избытком. И потом – Антоша Стасов. Они с Леней друзья. Выучиться Антоша ему поможет…

Нового покойника привезли, едва Ильич закончил с Офелией. От провисевшего добрую неделю в петле одинокого старика несло нестерпимо. Ильича, несмотря на привычку к трупному смраду, проняло. Бирку на раздувшуюся синюшную ногу он цеплял, едва сдерживая рвотные спазмы. Выводил зеленкой имя на стариковской заднице, зажмурившись и воротя нос. Закончив, рысью закатил мертвеца в секционную, сбросил на пол, пинками затолкал в угол. Накинул простыню и потрусил на свежий воздух.

Надышаться как следует, впрочем, не удалось. Пяти минут не прошло, как привезли зарезанного подростка. И сразу вслед за ним – изломанную, с аморфным телом женщину средних лет.

– Из окна выпала, – пояснил санитар. – С девятого этажа на асфальт. Видишь, как размолотило? Мешок с костями, да и только.

– А чего к нам? – полюбопытствовал Ильич, подписывая сопроводительную. – Причина смерти ясна, везли бы в патолого-анатомический.

– Мент в судебно-медицинский велел. Неизвестно, сказал, сама она выпала или кто подтолкнул.

Ильич понимающе кивнул и закатил разбившуюся на крыльцо. Вгляделся в расплющенное в блин лицо, поправил каштановые, в запекшейся крови пряди.

– Красивая, видать, была, – жалостливо пробормотал он. – Могла бы сыграть, к примеру, Регану. Или леди Макбет. Но не в таком виде, конечно.

С минуту он маялся между перетекающими друг в друга мирами, городами, реальностями, ирреальностями и миражами. Верона, Рим, Подмосковье, Венеция, Афины, Подмосковье, Троя, Подмосковье, Эльсинор…

– Жаль, жаль, безумно жаль, – горестно бормотал Ильич. – Где жалость есть, там помощь быть должна. Но не помочь, я преисполнен горя, хотя рыдать без помощи могу. Увы, слезами горю не поможешь…[7]

Он закатил покойницу в секционную, пристроил крайней справа в ряд ранее поступивших. Морщась от исходящего от повесившегося старика смрада, набросил простыню. Днем мертвецам предстоит пройти через судебно-медицинскую экспертизу. Каждого из них вскроют и выпотрошат. Потом зашьют в брюшную полость извлеченный из черепной коробки мозг. Накачают консервирующим раствором и уложат в гроб для выдачи родне, если, конечно, таковая объявится. А если не объявится… Ильич вспомнил свою первую, двенадцатилетней давности Офелию, белобрысую пигалицу из-под Красноярска, приехавшую в Москву искать счастья и нашедшую лишь удавившего ее сожителя. Зашивали пигалицу небрежно, на скорую руку, и шов разошелся на первой же репетиции. Шлепнувшиеся из разверзшегося чрева на пол, растекшиеся по нему склизкие бледно-розовые полушария до сих пор иногда терзали Ильича в кошмарных снах.

Нет худа без добра – необходимый опыт он тогда приобрел. Теперь предстояло позаботиться, чтобы с новой Офелией ничего подобного не случилось.

К утру количество покойников возросло до восьми. Явились дневные санитары, Ильич привычно сдал им дела.

– Чего не уходишь, отец? – поинтересовался один из них. – Ступай, отоспись. Ты ж вроде неподалеку живешь.

Жил Ильич в пяти минутах ходьбы, если быстрым шагом. В ветхом садовом домике, на который обменял оставшуюся после смерти родителей просторную и светлую квартиру на Шаболовке. Обмен был невыгодный – грабительский, как сказал риелтор. Ильич отмахнулся. Обмен его устраивал. На то были причины.

– Забыться, умереть, уснуть, – задумчиво проговорил он. – Не выйдет. Зарезан сон, невинный сон, тот сон, который тихо сматывает нити с клубка забот… Излишняя забота – такое же проклятье стариков, как беззаботность – горе молодежи.[8]

Санитар подмигнул напарнику, потрепал Ильича по плечу и пошел прочь. К чудачествам ночного коллеги дневная смена относилась с пониманием.

Антон Андреевич Стасов прибыл, когда оприходовали уже три утренних трупа. Правда, звал его Ильич уже не Тошкой, а по-стариковски – Андреичем. В прошлом был Тошка Андреич известным и преуспевающим хирургом. Ныне же ишачил судебно-медицинским экспертом при морге. С Ильичом они по-прежнему были друзьями. Верными и надежными – как бывает, когда дружишь с самого детства.

– Тут такое дело, – отозвав Андреича в сторону, поведал Ильич. – Девушку ночью привезли, нелегалку из Украины. Ты ее не вскрывай, ладно? Причина смерти там очевидная – от передоза.

Андреич коротко кивнул.

– Как скажешь. Актриса?

– Офелия. Шикарный образ. Мне это очень нужно, очень. Я изнываю от нужды духовной.[9]

– Ладно. – Суть сказанного Андреич вычленил, а шекспировскую цитату привычно пропустил мимо ушей. – Когда премьера?

– Премьера, – растерянно повторил Ильич. – Ты знаешь, ведь, по сути, весь мир – театр.