Читать книгу - "Варяг I - Иван Ладыгин"

кивнул в темноте и, ругаясь под нос, сменил направление. Через несколько десятков шагов мы наткнулись на глубокую расщелину, почти пещеру, ведущую вверх. Идеальный, словно специально созданный для нас путь.

Перед тем как нырнуть в эту темную пасть, я на мгновение замер. Засунул руку в глубокую поясную сумку, нащупал камень Астрид. Он был холодным. Я изо всех сил попытался вспомнить тепло ее рук, ее смех, как она смущенно прятала глаза. Это был мой последний якорь. Последняя тонкая нить, связывающая меня с чем-то человеческим, добрым, нормальным перед тем, как нырнуть в предстоящий хаос.

Мы устроились на уступе, как стая ворон на карнизе. Сырость скалы тут же проступила сквозь одежду. Внизу, в чаше долины, лежал борг Эйрика. Прямоугольник частокола из заостренных бревен, земляной вал, деревянные башни по углам. Внутри проглядывали темные, приземистые силуэты длинных домов. Все спали. Лишь на стенах тускло светили пара факелов, да из-за частокола доносился редкий, тревожный лай собак.

Тишина была зловещей, неестественной. Казалось, жители прознали о нашем прибытии и делают вид, что спят. Параноик во мне разошелся не на шутку.

Я видел, как внизу, у главного пляжа, замигали огни. Три раза. Четко. Это был сигнал Бьёрна. Основные силы высаживались. Демонстративно. Шумно. Они должны были привлечь все внимание на себя.

И они привлекли.

В борге засуетились. Послышались крики, зажглись новые огни, забренчало оружие. Люди забегали, как муравьи. Мы видели их как на ладони — маленькие, беспомощные фигурки, мечущиеся вдоль частокола.

Потом с моря донесся звук рога. Глухой, протяжный, зовущий в бой.

Эйвинд обернулся ко мне, его лицо в предрассветных сумерках было искажено оскалом, в котором было больше ярости, чем веселья.

— Ну что, скальд? Пора твоему огню поговорить? Покажем этим людям, что такое настоящая магия?

Я кивнул, чувствуя, как у меня чуть трясутся руки. Я достал из вещевой сумки один из «горшков». Глиняный, невзрачный, с торчащим холщовым фитилем.

Эйвинд чиркнул кресалом. Искра брызнула, упала на фитиль, пропитанный смолой. Тот взялся и зашипел зловещим красным язычком.

— Во имя Локи, хитроумного! — прошипел Эйвинд и изо всех сил швырнул горшок вниз, в сторону ближайшего длинного дома внутри борга.

Он летел недолго. Разбился о соломенную крышу с сухим, хрустящим звуком.

Сначала ничего не последовало. Потом к небу пополз мягкий, жирный дымок. Послышалась густая брань защитников. А чуть позже полыхнуло.

Пламя. Ярко-желтое, маслянистое, неестественно яркое. Оно накинулось на древесину. Растеклось по соломенной крыше липкими, зловещими пятнами. Оно зашипело, засвистело, как живое, разумное и злобное существо. От него повалил едкий, удушливый дым — засмердело горелым волосом и смолой. Это было похоже на дыхание дракона.

Крики внизу сменились на визг, а он, в свою очередь, — на вопли чистого, животного, неконтролируемого ужаса.

— Суртр гневается! Нас жгут! Нас жгут! — донеслось до нас.

Наши лучники на уступе поднялись во весь рост. Тетивы взвыли, срывая кожу с пальцев. Первые стрелы со свистом понеслись вниз, в толпу защитников, столпившихся у главных ворот.

Мы создали хаос. Идеальный, прекрасный в своем ужасе и эффективности. Все шло по плану.

Я смотрел на это сверху, и мне было не по себе. Я чувствовал себя не воином, а каким-то богом-разрушителем, холодной рукой толкающим одну кость домино за другой, обрекая десятки людей на мучительную смерть. Я был дирижером этого ада.

Когда мы спустились со скал и ринулись к воротам, меня накрыла с головой оглушительная волна звуков и запахов. Крики раненых. Рев ярости. Лязг железа. Древесный хруст ломающихся копий и щитов. Шипение моего «огня», пожирающего амбары и дома. Вой ветра, смешанный с предсмертными хрипами.

И этот чертов запах… В нем стойко чувствовалась кровь, плотно обнимавшаяся с дымом. Едкий запах пота и страха. Резкий, кислый запах мочи и испражнений — многие обделывались от ужаса. И все это перекрывалось тошнотворным душком горелого мяса. Человеческого мяса.

Ворота были разбиты тараном — огромным бревном на веревках. Наши основные силы уже вломились внутрь. Шла ужасная, кровавая рубка на узком пространстве между валом и первыми домами.

Мой путь туда был дорогой через кошмар. Я бежал, спотыкаясь о тела. Одно из них было совсем маленьким, щуплым. Мальчик. Лет десяти, не больше. В простой холщовой рубахе, перепачканной землей. Он лежал на боку, свернувшись калачиком, как будто уснул. В спину ему воткнулась случайная, шальная стрела. Его глаза были широко открыты, в них застыл немой, ничего не понимающий вопрос. На его бледной щеке я отчетливо разглядел веснушки. Я запомню это лицо. До самой своей смерти. Каждую веснушку…

Кто-то грубо толкнул меня сзади.

— Шевелись, скальд! — проревел хриплый голос. Я чуть не упал, поскользнувшись на чьих-то внутренностях, темной, скользкой массой растекшихся по земле. Рядом какой-то молодой викинг, совсем пацан, блевал, судорожно цепляясь за свое копье. Другой, постарше, стоял на коленях, уткнувшись лицом в окровавленные руки, и его плечи судорожно вздрагивали — он плакал.

Я пробивался сквозь это месиво из грязи, крови и человеческих останков. Мой новый щит, красный и прочный, казался неподъемным. Скрамасакс в моей руке, наоборот, представлялся легким, как игрушка, после топора Храни. В горле стоял ком. Сердце колотилось, бешено и беспорядочно пытаясь вырваться из груди. Я чувствовал себя не на своем месте. Я делал все, чтобы отстрочить роковой момент.

Но это было неминуемо…

Передо мной возник вражеский воин. Он вырос из дыма и хаоса, как призрак. Молодой парень. Лет шестнадцати. Испуганный, храбрящийся, гордый. Его щит был расщеплен почти пополам, лицо заливала кровь — она сочилась из рассеченной брови.

Он замахнулся на меня топором. Крикнул что-то в честь Одина, но его голос сорвался на визгливый и истеричный вопль. В его глазах читался не звериный боевой азарт, а тот же… животный ужас, что и у меня.

Все произошло за считанные секунды. Я помнил только сдавленный, хриплый звук, вырвавшийся из моего горла. Вопль ярости и отчаяния. Все, что копилось во мне все эти недели — унижение рабства, холодное убийство Храни, тоска по дому, который я никогда не увижу, страх и злость — все это вырвалось наружу в одном немом, оглушающем внутреннем крике.

Я занес свой топор. Время замедлилось, растянулось, как смола. Я видел каждую деталь с пугающей, неестественной четкостью. Брызги чужой крови и грязи на его поношенных штанах из грубой кожи. Зазубренный, плохо заточенный край его расщепленного щита. Перекошенное ненавистью лицо. Капли пота, стекающие с его виска и смешивающиеся с кровью на щеке. Он