Читать книгу - "Варлорд. Политика войны - Николай Соболев"

Причем засудить, засадить или застрелить могли не только реального врага республики, но и мнимого «контрреволюционера», и просто богатенького буратину, не успевшего удрать за кордон, к мятежникам или, на крайняк, укрыться в посольстве. Посольства, кстати, держали в осаде такие же неизвестно откуда взявшиеся «колонны».

Вот из этого бурлящего котла Прието и пытался выделить и выкристаллизовать хоть какое-то подобие государственной власти и, в особености, вооруженных сил. Но почему это надо начинать с меня, как «самого жесткого элемента конструкции» (а он, как учит нас подрывное дело, несет наибольшую нагрузку)?

— Кто вам приказывал атаковать Алькасар, сеньор Грандер?

Прието, вопреки своему облику меланхоличного пельменя, выглядел наэлектризованным. Как песик Друпи из мультфильмов, когда очень злился.

— Никто, это своего рода месть за нападение на фабрику.

— Я бы попросил вас в дальнейшем воздерживаться от такой самодеятельности! Мы направляли туда генералов Рикельме и полковника Торреса…

— … которые ни черта толком не сделали.

— Это не должно вас касаться!

— Да? А если бы мятежники взяли или уничтожили производство боеприпасов?

Собачились мы долго. К сожалению, я не мог прибегнуть к аргументу послезнания — ведь из «героической обороны Алькасара» мятежники сделали пропагандистский фетиш, которым очень ловко замазали впечатление от резни в Бадахосе. Ну как же, «горстка истинных испанцев выстояла под натиском красных орд»! Плюс мутная история с «расстрелом» сына Москардо*, из которой я помнил только сам факт, но вообще без подробностей.

* Москардо утверждал, что от него требовали сдать Алькасар, угрожая расстрелом сына (и расстреляли после отказа). Его сын действительно был расстрелян, но заметно позже и в совершенно других обстоятельствах.

Прието нацелил на меня тяжелый взгляд и начал перечислять:

— В мадридском ополчении винтовки семи видов, пулеметы пяти калибров, орудия — восьми, минометы — трех. В колоннах должно быть по тысяче бойцов, а на практике — неизвестно сколько. Почему мы должны еще разбираться и с вашими выходками?

— Вот уж не знаю. Вам бы создать комитет по вооружению и добиться, чтобы в каждой колонне винтовки были только одного типа.

Он вскинул руки вверх, словно в молитве.

— Да, я понимаю, Индалесио. Вся эта вольница со своими интересами, но что поделать? Рано или поздно, так или иначе вам придется создавать регулярную армию. И лучше раньше, чем позже.

Он буквально упал в кресло и обдал меня сарказмом:

— Вы всегда такой умный или только в кабинете премьер-министра?

— Стараюсь всегда. Во всяком случае, у нас на севере винтовки одинаковые.

— Еще бы, имея под рукой заводы… Сколько винтовок и пулеметов вы можете отправить нам?

Я демонстративно посмотрел на висевшую за спиной Прието карту Испании, на которой между северной и центральной зонами раскинулась территория мятежников.

— Не надо иронии, Грандер, — Прието с силой потер виски и глаза, — мы пошлем корабли из Картахены. Да, неблизко, но это позволит дисциплинировать команды. Через Францию ведь не доставить…

Когда мы закончили подсчеты и согласовали сроки, Прието выдал еще номер — потребовал обменять генерала Молу на сидевшего в военной тюрьме Бургоса генерала Батета, оставшегося верным республике. Вот тут я встал на дыбы — это же своими руками отдать мятежникам хорошего организатора и стратега! Причем в обмен на не пойми кого.

— Сеньор Грандер, вам жалко, что ли? Мы крутили его выступление во всех кинотеатрах и передали копии в другие страны, так что на той стороне точно знают, что он всех сдал.

— Угу, хоть бы кто спасибо сказал.

— Спасибо, самое большое, от всего моего испанского сердца.

— Пожалуйста, но Молу я не отдам. Это мой личный трофей, а что с бою взято, то свято.

С Кольцовым при встрече обнялись, на этом все радушие и закончилось — оба выдохлись, и Михаил нудным голосом принялся выспрашивать меня о состоянии дел, а Астурии, Кантабрии и Стране Басков.

Мы сидели в его номере в гостинице «Флорида», одноименной с барселонской, в которой мы с Габи провели столько счастливых дней и ночей. Теперь-то я вспомнил, как название связано с гражданской войной — здесь селили иностранных военных корреспондентов, и скоро в ней должен появиться Хемингуэй.

Где-то к середине беседы я почувствовал, что у нас не разговор старых товарищей и даже не интервью, а нечто вроде допроса или, в лучшем случае, инструктажа. Кольцов втирал мне о необходимости преобразования ополчения в армию (будто я не говорил то же самое Прието), о выстраивании командной структуры, о твердой власти и прочих вполне очевидных для меня вещах, которыми я по мере сил и занимался. Послать его я мог в любой момент, но из любопытства прикинулся паинькой и дождался.

— Вам надо обязательно вводить комиссаров в частях, — выдал Михаил, ерзая в атласном кресле.

— Не было печали, какие комиссары у анархистов и, тем более, у басков?

— Ты же согласен, что надо делать регулярную армию? — вопросом на вопрос ответил Кольцов.

— Согласен, но комиссары зачем? И кого ты намерен в них определить? Если коммунистов, то я сразу могу предсказать конфликт с большинством наших отрядов.

И не только идеологический. Тут уже прорезалась неприятная тенденция чуть что стрелять в командиров. «Ах, нас давят — значит, нас предали — надо отступать — но командир против — значит, он тоже предатель!» Ультрареволюционность, неприятие армии как структуры иерархической и подавляющей, непонимание сущности военной службы — все в одном флаконе. Даже у нас, где костяк ополчения составляли рабочие Grander Inc, за семь лет немножко приученные к дисциплине, плюс «астурийцы» и «парагвайцы» с некоторым военным опытом, я все еще не рисковал выстраивать нормальную командную и дисциплинарную структуру. Опытных людей мало, подставлять их под пулю истерика или паникера слишком расточительно.

Кольцов промолчал, поправил круглые очки на семитском носу, пригладил шевелюру и взглянул в упор:

— Я тут поговорил в Мадриде, все на тебя кивают. Северная зона сейчас пример для всех. Если вы введете комиссаров, остальных будет уговорить легче.

Хорошенькое дельце, а что у меня начнется бардак, это никого не волнует, и я возмутился:

— Да иди ты в задницу!

В общем, слово за слово, и Миша едва не выхватил по шнобелю.

Мы сидели красные, взъерошенные и катали желваки на скулах. Черт, он же здесь вроде как главный политический советник, как там у Хэма, Карков? Надо срочно чем-то перебить впечатление… А чем? Ну я и ляпнул:

— Миша, а