Читать книгу - "ДМБ 1996 - Никита Киров"

Через окно видно, что к нему подошёл Шустрый, закурили. Борька щёлкал семечки и что-то оживлённо рассказывал, а потом снова торопливо отошёл. Руслан посмотрел на меня через стекло и пожал плечами. Опять, наверное, девушка какая-то показалась в поле зрения Шустрого.

Опер внимательно на них посмотрел, и по лицу у него будто тень прошла. Что-то это ему напоминает.

Ну а теперь пора приступать к сложному, потому что то, о чём мы будем говорить, оперу не понравится точно. Но надо пробовать разные варианты, ведь на кону многое.

— Короче, — продолжил Моржов с серьёзным видом. — Видел же этого Ерёмина из военной прокуратуры? Командировочный. Ты же с ним ходил тогда. Пацанам нашим жизни от него совсем нет. Он вспомнил какой-то случай с войны, приехал, достаёт теперь. И фотку тебе подкинул, чтобы их со всех сторон обложить.

— Ну и чё? — взгляд Семёнова стал жёстче. — Это его работа, а у меня своя.

— Помоги пацанам, — попросил Моржов. — Из-за него им покоя нет. И так в жизни досталось, так ещё и не отпускают, проблем добавляют.

— Не надо что-то прям серьёзное делать, мы же не просим вмешиваться в следствие, никакого подлога, ничего, — сказал я. — Мы же понимаем, чем это грозит, и подставлять не будем. Просто сам он повсюду ходить не будет, ему надоест, вас припряжет. Нам надо понимать, что у него есть против нас.

Семёнов молча смотрел на нас. Слышно, как заскрипели у него зубы.

— Мужики, вы не догоняете, — отрезал он, будто моментально огородившись стеной. — И не понимаете о чём просите. Как там было, так всё и выяснят. А как там было? Там…

— Там как надо, так и было, — мрачно и очень тихо сказал Моржов. — Иначе там нельзя, сам понимаешь. Там одно, но здесь другое. Два разных мира, реально. И всё равно, пацаны там вели себя по совести и продержались. Из таких людей гвозди делать можно, как говорится. А сейчас пришли ко мне — чтобы помог им управу найти, потому что здесь беспредела ещё больше, чем там, но сами они его плодить не хотят. Они понимают, что старые методы не работают, зато такие как Ерёмин могут нарисовать что угодно, лишь бы выгодно было. И что там было, и что там не было.

Как Моржов вступился за нас. Я даже не ожидал этого от человека, которого мы совсем не знали. Но он прекрасно понимал, кто свои, а кто чужие, что такое боевое братство, и как работает мирная и военная жизнь. Десантник сам бы хотел, чтобы кто-то его прикрыл, окажись он в такой ситуации.

Так что такую помощь мы не забудем, даже если это ничем не поможет. Он нас выручал и там, и здесь, мы тоже будем.

— Он-то фотку подкинет, то ещё что-нибудь, — сказал я. — Потом провоцировать нас будет, мол, этот сдал, а этот из-за тебя под следствие пойдёт. Начнёт давить и сделает себе палку вообще без всяких доказательств, когда кто-нибудь из нас на себя возьмёт, чтобы остальных не подтянул. Чисто на признаниях.

— На гнилуху не дави, — вдруг проговорил Семёнов. — Не поможет.

— Поэтому мне нужно знать, что у него есть, хотя бы намёки, — продолжал я. — Чтобы понимать, как защищаться. Вот за себя я ручаюсь, что он меня не запутает, но парней наших знаю. Если там этот хитрый гад начнёт за разные ниточки дёргать, что-нибудь упоминать или хитрить, то кто-то решит выручить остальных, признается, на себя всё возьмёт, а этому товарищу командировочному больше и не надо — срубит себе палку. Вот за наших и переживаю, потому что мы все там привыкли, что своих надо прикрывать.

— Так и есть, — добавил Моржов. — Я не с ними служил, но там, знаешь, на это всё иначе смотришь. А тут наши местные пацаны, на которых этот московский тип решил себе жизнь улучшить. А им — окончательно доломать. Но сам подумай, пацаны же не в братву пошли, уголовку никакую не совершают, не бухают, не дерутся, жить хотят. А им не дают.

— На гнилуху не дави, — повторил опер и поднялся. — Разговора не было. Но больше ко мне с этим не подходите.

Он поднялся, накинул кожанку и пошёл на выход. Ну, попробовать стоило. Теперь, значит, будем душить следака через адвоката или другими способами. Это же не один следователь — это система, и если угодишь в её жернова — перемелет. Вместо одного приедет другой. Тут Моржов прав — как там, здесь не работает. Вернее, работает не для всех.

— Ты на него не огорчайся, — сказал Моржов, глядя в окно. Семёнов ещё стоял там, подняв воротник куртки. — Его сыну в этом году должно было двадцать исполниться.

— А что с ним случилось?

— Да как сказать… должен был в армию идти в 94-м, но Трудыч договорился с деканом, пацана в институт устроил, вот и не забрали. И на войну не попал в итоге. Все думали, что пронесло. А осенью, год назад, его пьяный на машине сбил. Насмерть.

— Вот же блин, — проговорил я.

— И вот, — Моржов смотрел в окно. — Он себя всё терзал в мыслях, думал, может, надо было туда отправить, тогда бы машина не сбила, вдруг бы вернулся живым? Хоть какой-то шанс бы был. Но на вас посмотрел, и теперь думает: а если бы вернулся, то каким? И как дальше бы жить смог? Вот на вас смотрит, и на душе у него кошки скребут. По нему же видно.

Семёнов подкурил сигарету у Царевича, внимательно посмотрев на него, что-то спросил… а потом вернулся в кафе и сел напротив нас.

— Кто вообще тот мужик был, который там пропал? — спросил он. — Вот при Ваське слово даю, что дальше меня это никуда не уйдёт. Но мне нужно знать.

Я посмотрел на него, потом на Моржова. Вот Моржов понимает, он даже не спрашивал, что там случилось. Для него всё происходящее там было просто: или ты врага, или он тебя. И то, что здесь нас преследуют за то, что случилось там, для него было дикостью.

Ему можно сказать. А вот старый опер… Я посмотрел ему в глаза, немного подумал и решился.

— Журналист, — ответил я. — С камерой иностранного производства и «цейсовской» оптикой, калибра 7,62 на 51 натовского образца. И приклад там был ещё такой красивый, гладкий, дорогой, на нём тридцать четыре зарубки. Тридцать четыре пацана. Честный ответ для тебя?

— Вполне, — хрипло проговорил он.

С кухни пахло