Читать книгу - "Художник из 50х - Сим Симович"

Сиденье выстругал рубанком. Широкими движениями снимал стружку, пока поверхность не стала гладкой как шёлк. Приятная работа — дерево послушно подчинялось, превращаясь из грубой заготовки в деталь мебели.

— Гоша, что ты там делаешь? — раздался голос Петра Семёновича.

— Стул делаю.

— Сам? А умеешь?

— Похоже, что умею.

Пётр Семёнович заглянул в комнату, посмотрал на работу.

— Ого! Да ты мастер! А где научился?

— Не помню. После контузии многое забылось.

— Понятно. Ну, работай. Хорошее дело.

К вечеру основа стула была готова. Гоги собрал детали, проверил соединения. Всё подходило идеально, без зазоров и перекосов. Склеил столярным клеем, стянул струбцинами.

На следующий день, когда клей высох, принялся за отделку. Зашкурил наждачной бумагой, убрал все неровности. Стул получался добротным, крепким, приятным на ощупь.

Но чего-то не хватало. Простая мебель — это скучно. Хотелось добавить красоты, индивидуальности.

Гоги взял самый тонкий нож, наметил на спинке узор. Не сложный — виноградные лозы с листьями. Классический мотив, который не вызовет подозрений.

Резьба далась удивительно легко. Нож словно сам знал, куда идти. Под лезвием оживали изящные завитки, листья с прожилками, гроздья винограда. Всё в невысоком рельефе, тонко и изящно.

На ножках вырезал более простой орнамент — витые полоски, спиральные узоры. На сиденье — по краю тонкую кайму из мелких листочков.

— Ой, какая красота! — воскликнула Нина, заглянув к нему. — Это ты сам вырезал?

— Сам.

— А можно посидеть?

— Конечно.

Нина осторожно села на стул, провела рукой по резной спинке.

— Удобный. И такой красивый! Как в музее.

— Не преувеличивай. Обычная работа.

— Нет, не обычная. У тебя золотые руки, Гоша. И рисуешь, и режешь, и теперь ещё мебель делаешь.

Последним этапом была отделка. Гоги покрыл стул морилкой — светло-коричневой, подчёркивающей текстуру дерева. Потом воском, отполировал до блеска.

Стул преобразился. Простая сосна заиграла богатыми оттенками, резьба стала выразительнее. Получилась не просто мебель, а произведение прикладного искусства.

— Продавать будешь? — спросил Николай Петрович, оценив работу. — За такой стул хорошие деньги дадут.

— Подумаю.

Но продавать не хотелось. Это была первая серьёзная столярная работа, память о том, что руки помнят больше, чем голова. К тому же стул получился не просто красивым, но и удобным — сидеть на нём было приятно.

Гоги поставил его у окна, рядом с мольбертом. Теперь можно было работать с комфортом, любуясь видом во двор. А резная спинка напоминала — у него есть ещё один талант, который стоит развивать.

Дерево — благодарный материал. Оно помнит прикосновения мастера, хранит тепло его рук. И отвечает красотой на заботу.

Может быть, это и есть настоящее искусство — не только изображать красоту, но и создавать её. Чтобы люди могли не только смотреть, но и прикасаться, пользоваться.

Красота для жизни, а не для музеев.

Утром Гоги проснулся с ясным видением в голове. Кремль — но не такой, каким его привыкли видеть. А стилизованный под японскую гравюру, с изящными линиями и восточной эстетикой. Барельеф, который можно повесить на стену.

Из оставшихся досок выбрал самую ровную — липу, мягкую и податливую. Размером в ладонь, толщиной в два пальца. Идеально для резной картины.

Сначала набросок углём. Кремлёвские башни, но упрощённые, геометричные. Спасская башня как пагода, стены — волнистые линии. На переднем плане — Москва-река, стилизованная под японские ручьи с завитками пены.

Резьба заняла весь день. Гоги работал тонкими ножами, снимая древесину слой за слоем. Башни получались объёмными, стены — с игрой света и тени. Река — рябью мелких волн.

Особое внимание уделил небу. Не ровная поверхность, а стилизованные облака в японской манере — завитки и спирали. А в углу — солнце-диск, символ вечности.

К вечеру барельеф был готов. Гоги отшлифовал его тонкой наждачкой, смахнул пыль. Кремль смотрелся непривычно — знакомые формы в незнакомой подаче.

Теперь краски. Не яркие, а сдержанные — охра, умбра, белила. Кремлёвские стены покрыл тёплым кирпичным цветом, крыши башен — тёмно-зелёным. Небо — нежно-голубое с белыми облаками. Реку — серо-синей с белыми бликами.

Последний штрих — золото на куполах. Тонкая кисть, осторожные мазки. Барельеф заиграл, ожил, стал похож на драгоценность.

— Готово, — сказал Гоги, откладывая кисть.

Работа получилась удачной. Кремль узнавался, но выглядел как в восточной сказке. Советская символика в японской эстетике — смелое решение.

Вспомнил про Щусева, архитектора, который покупал картину на мосту. У него была визитка — где-то в кармане пиджака. Нашёл, прочитал адрес. Телефон тоже был указан.

Гоги вышел на улицу, дошёл до ближайшего телефона-автомата. Опустил пятак, набрал номер.

— Алло, Щусев слушает.

— Алексей Дмитриевич? Это художник Гогенцоллер. Мы встречались на мосту.

— А, конечно! Как дела? Есть новые работы?

— Есть одна. Барельеф Кремля в необычном стиле. Интересно будет?

— Очень интересно. Где можно посмотреть?

— Могу принести к вам. Или встретимся где-нибудь.

— Приезжайте ко мне. Адрес знаете — Остоженка, дом пятнадцать, квартира семь. Буду ждать через час.

Гоги положил трубку, направился домой за работой. Полностью забыл о том, что за ним могут следить. Увлёкся творчеством, перспективой продажи.

А чёрный «ЗИС» стоял у угла, незаметно фиксируя каждое движение. В машине сидели двое — молчаливые люди в тёмных костюмах, которые всё видели и всё запоминали.

Номер телефона, адрес на Остоженке, время звонка — всё легло в досье. Теперь будут проверять и Щусева тоже. Круг знакомств расширяется, картина становится яснее.

Но Гоги об этом не думал. Он шёл домой, предвкушая встречу с ценителем искусства. Барельеф получился удачным — Щусев точно оценит.

А то, что каждый его шаг фиксируется, что телефонные разговоры прослушиваются, что за ним ведётся досье — об этом он вспомнит позже. Когда будет слишком поздно что-то менять.

Пока же художник просто шёл по вечерней Москве с работой под мышкой, думая о красоте и искусстве. И о том, как хорошо, когда творчество находит своего зрителя.

Глава 9

Барельеф Гоги завернул в чистую ткань, аккуратно уложил в портфель. Вечерняя Москва встретила его прохладой и тишиной. Солнце село, но небо ещё светилось — белые ночи приближались.

По Тверской шёл неспешно, наслаждаясь вечерней атмосферой. Витрины магазинов светились жёлтым светом, редкие прохожие торопились по своим делам. Трамваи звенели на поворотах, автобусы пыхтели дизельными моторами.

У Пушкинской площади остановился. Памятник поэту стоял задумчивый в лучах заходящего солнца. Несколько