Читать книгу - "Художник из 50х - Сим Симович"

опираясь не только на интуицию, но и на знание традиций. Соединять русские сюжеты с японской техникой, советскую тематику с восточной эстетикой.

Искусство без границ. Красота, которая принадлежит всему человечеству.

Он убрал альбом в тайник, потушил лампу. Пора было спать — завтра новый день, новые работы, новые эксперименты.

А японские мастера будут незримо направлять его руку, подсказывать секреты мастерства. Учителя из далёкого прошлого, говорящие на языке красоты.

Утром Гоги проснулся с ясной головой и новым видением. Вчерашнее знакомство с японским искусством перевернуло представления о композиции и технике. Захотелось попробовать новые принципы на знакомом сюжете.

Он взял блокнот и тушь, вышел во двор. Обычный барачный посёлок — покосившиеся домики, протоптанные тропинки, бельё на верёвках. Серые будни, которые он видел каждый день. Но теперь хотелось взглянуть на них глазами японского мастера.

Сел на ступеньки своего барака, открыл блокнот. Первый принцип — асимметрия. Не ставить главный объект в центр, а сместить влево или вправо. Пусть барак займёт треть листа, остальное — небо и пустота.

Второй принцип — экономия средств. Не прорисовывать каждую доску, а передать характер строения несколькими точными линиями. Покосившаяся крыша — одним изгибом кисти. Окна — тёмными пятнами.

Начал с горизонта — тонкая линия, отделяющая землю от неба. Потом силуэт барака — не детально, а обобщённо. Основные массы, характерные углы. Крыша, стены, труба с дымком.

Передний план — земля с проталинами и лужами. Но не как на фотографии, а стилизованно. Несколько штрихов, намекающих на неровности почвы. Лужа — простое тёмное пятно с белым бликом.

— Что рисуешь, Гоша? — спросила Нина, выходя с коромыслом к колодцу.

— Наш дом. Но по-особенному.

— По-особенному?

— Как японцы рисуют. Не все подробности, а только главное.

Нина заглянула через плечо. На листе виднелся лаконичный набросок — несколько линий, создающих образ бедного жилища.

— Похоже, — сказала она задумчиво. — Только… грустно как-то.

— Грустно?

— Ну да. Видно, что люди небогато живут. Хотя у японцев тоже небогато было, наверное.

Точное наблюдение. Японские мастера умели передать поэзию простой жизни. Не прятали бедность за красивыми словами, а находили в ней своё очарование.

Гоги добавил детали. Бельё на верёвке — несколько вертикальных штрихов. Дым из трубы — волнистую линию. Кота, греющегося на завалинке — тёмное пятно с изгибом хвоста.

Самое сложное — небо. В японских гравюрах оно было не просто фоном, а активным элементом композиции. Гоги оставил его почти пустым, лишь намекнув на облака едва заметными мазками.

— Готово, — сказал он, откладывая кисть.

На листе возник удивительный образ. Убогий барак превратился в поэтичное жилище. Не идеализированное, но увиденное с пониманием и состраданием. Дом простых людей, достойный изображения.

— А можно мне посмотреть? — попросил подошедший Пётр Семёнович.

Гоги показал рисунок. Пётр Семёнович долго разглядывал, хмурясь.

— Странно как-то. Вроде наш дом, а вроде и не наш. Какой-то… китайский что ли.

— Японский стиль. Они так природу рисуют.

— А зачем нам японский стиль? У нас своё искусство есть.

— Искусство общее для всех. Красота не знает границ.

Пётр Семёнович покачал головой, но спорить не стал. Ушёл по своим делам, бормоча что-то о заграничных влияниях.

А Гоги перевернул страницу, начал новый рисунок. Теперь — вид на весь посёлок с высоты птичьего полёта. Несколько бараков, дорожки между ними, люди как точки на пространстве.

Принцип японской живописи — показать единство человека и природы. Даже в этом убогом уголке Москвы можно найти гармонию. Деревья между домами, птицы на проводах, облака над крышами.

Рисовал быстро, уверенными штрихами. Каждая линия была продумана, каждое пятно — на своём месте. Композиция складывалась как музыка — ритм линий, мелодия пятен.

— Интересно получается, — сказал Николай Петрович, присев рядом. — А что это за манера такая?

— Учусь у японских мастеров. Они умели в простом видеть прекрасное.

— Дельная мысль. — Николай Петрович закурил папиросу. — Действительно, зачем наш барак хуже их хижин? Тоже люди живут, трудятся.

Именно! Гоги понял, что нашёл верный подход. Не идеализировать советскую действительность, но и не очернять её. Просто показывать такой, какая есть — с пониманием и состраданием.

К полудню у него было готово несколько набросков. Барак с разных ракурсов, двор в разное время суток, соседи за повседневными делами. Всё в японской манере — лаконично, поэтично, без лишних подробностей.

Получилась своеобразная хроника барачной жизни. Не парадная, не агитационная, а честная. Такая, какую мог бы создать японский мастер, поселись он в московском предместье.

Искусство как мост между культурами. Восточная мудрость в советских реалиях. Красота, которая не зависит от политических режимов.

Это было новое направление в его творчестве. И, возможно, самое важное.

Вечером Гоги сидел на кухне с дымящимся стаканом крепкого чая. Соседи разошлись по комнатам, только самовар тихо гудел на столе. За окном сгущались сумерки, где-то играла гармошка.

Рассматривал утренние наброски барака в японском стиле. Работы получились удачными — простые линии передавали характер места лучше детальных изображений. Восточная эстетика помогла увидеть поэзию в серых буднях.

В голове неожиданно сложились слова:

*Барачный двор…*

*Кот умывается на солнце —*

*Тоже красота.*

Хокку! Трёхстрочное японское стихотворение, которое схватывает мгновение и вкладывает в него целый мир. Гоги удивился собственной мысли — откуда он знал эту форму?

Достал блокнот, записал строчки. Не обычным почерком, а особой вязью — кириллица с восточными нотками. Буквы получались изящными, плавными, похожими на иероглифы.

Отпил чаю, посмотрел на запись. А ведь верно подмечено — даже кот, умывающийся на завалинке, может стать источником поэзии. Японцы это понимали лучше других.

В голове родилось ещё одно:

*Очередь за хлебом.*

*Женщины молча стоят —*

*Осенние листья.*

Записал и это. Смысл был глубже поверхностного сравнения. Люди в очереди тоже часть природы, часть большого круговорота жизни. Принимают судьбу с тихим достоинством.

Чай помогал думать. Гоги налил ещё стакан, продолжил складывать:

*Заводской гудок.*

*Воробьи не испугались —*

*Знают своё время.*

*Красный флаг на ветру.*

*И на нём садится птица —*

*Не спросив партком.*

*Сталинский портрет*

*Смотрит из каждого окна.*

*Луна — лишь одна.*

Последнее хокку получилось рискованным. Намёк на вездесущность вождя, противопоставление искусственного культа живой природе. Такие стихи могли довести до лагеря.

Гоги перечитал написанное. Получалось что-то новое — советские хокку. Русские реалии в японской форме. Взгляд с Востока на социализм.

Писать было интересно. Хокку заставляло видеть обычные вещи под новым углом. Находить поэзию там, где её не ждёшь.