Читать книгу - "Художник из 50х - Сим Симович"

Свернул на Тверской бульвар. Здесь было тише — старые липы шелестели листьями, на скамейках сидели влюблённые парочки. Воздух пах цветами и свежестью. Москва показывала свое лучшее лицо.

Чёрный автомобиль держался на расстоянии, почти незаметно. Гоги краем глаза видел знакомые очертания, но не обращал внимания. Пусть следят — он идёт к архитектору по честному делу.

На Арбате было оживлённее. Уличные музыканты играли на гармошках, художники рисовали портреты прохожих. Запахи кафе смешивались с дымом папирос. Богемная Москва жила своей особой жизнью.

Гоги купил у старушки букетик фиалок — небольшой, но ароматный. Щусеву в подарок, как знак уважения. Хорошие манеры никогда не помешают.

Остоженка встретила его тишиной старинных особняков. Здесь жила московская интеллигенция — профессора, архитекторы, художники. Люди, для которых культура была не роскошью, а необходимостью.

Дом пятнадцать оказался красивым зданием в стиле модерн. Изящные балконы, лепнина, витражные стёкла в подъезде. Гоги поднялся на второй этаж, нашёл квартиру номер семь.

— Проходите, проходите! — радушно встретил Щусев. — Как раз чай заваривал.

Квартира поразила Гоги. Высокие потолки, антикварная мебель, полки с книгами от пола до потолка. На стенах — репродукции великих мастеров и собственные архитектурные проекты.

— Садитесь, располагайтесь. — Щусев указал на кресло у камина. — А что принесли показать?

Гоги достал барельеф, развернул ткань. Щусев взял работу в руки, долго рассматривал при свете лампы.

— Поразительно, — прошептал он наконец. — Кремль в японской стилистике. Узнаваемо, но совершенно по-новому.

— Вам нравится?

— Очень. Это синтез культур, диалог Востока и Запада. — Щусев поворачивал барельеф, изучая детали. — Техника превосходная, композиция продуманная. Сколько времени потратили?

— День на резьбу, полдня на раскраску.

— Удивительно. У вас природный талант. — Щусев поставил работу на камин, отступил. — В интерьере смотрится отлично. Покупаю.

— Сколько готовы заплатить?

— Семьдесят рублей. Это авторская работа, уникальная.

Хорошая цена. Гоги согласился. Щусев достал деньги, расплатился.

— А ещё такие есть?

— Могут быть. Если заинтересует тематика.

— Конечно интересует! — Щусев налил чай, угостил печеньем. — Знаете, я давно думаю о синтезе архитектурных стилей. Русские формы с восточной эстетикой. Ваши работы — прекрасная иллюстрация этой идеи.

Они проговорили до полуночи. Щусев рассказывал об архитектуре, показывал проекты. Гоги слушал, запоминал, учился. Редко встречались такие образованные собеседники.

— А вы случайно не знакомы с Алексеем Толстым? — спросил Щусев под конец. — Писатель наш, академик. Он как раз интересуется восточной культурой.

— Не знаком.

— Жаль. Он бы ваши работы оценил. Может, как-нибудь познакомлю.

Прощались тепло. Щусев проводил до двери, пожал руку.

— Обязательно приносите новые работы. И не стесняйтесь экспериментировать. Искусство должно развиваться.

Обратный путь Гоги проделал в отличном настроении. В кармане лежали деньги, в душе — удовлетворение от признания. Барельеф нашёл достойного владельца.

Чёрный автомобиль по-прежнему следовал за ним. Но теперь Гоги это почти не волновало. Пусть знают — он общается с уважаемыми людьми, занимается искусством. Ничего предосудительного.

А то, что каждая встреча, каждый разговор ложатся в досье — об этом думать не хотелось. Искусство выше политики. Красота не знает границ.

По крайней мере, так казалось в ту тёплую майскую ночь.

Домой Гоги вернулся около часа ночи. Во дворе было тихо, только кот Васька прошмыгнул между сараями. В окнах соседей не горел свет — все давно спали.

В своей комнате он зажег керосиновую лампу, поставил чайник на примус. Пока вода закипала, достал из тайника альбом японского искусства, купленный на Сухаревке. Семьдесят рублей в кармане грели душу — хорошая цена за вечернюю работу.

Заварил чай крепкий, почти чёрный. Налил в стакан, сел к столу под лампой. Жёлтый свет падал на открытую книгу, выхватывая из темноты изящные гравюры.

Первая страница — Хокусай, «Большая волна в Канагаве». Знаменитая работа, которую Гоги помнил из какой-то другой жизни. Волна-дракон, пенные когти, рыбацкие лодки под нависшей водяной стеной. Динамика, застывшая в одном мгновении.

Он пил горячий чай и изучал каждую линию. Как художник передал движение воды, игру света на гребнях, страх людей перед стихией. Всего несколько цветов — синий, белый, коричневый. А какая сила воздействия!

Следующие листы — пейзажи Хиросигэ. «Пятьдесят три станции Токайдо». Дороги, мосты, путники под дождём. Каждая гравюра — маленькая история, рассказанная без слов. Япония времён самураев, когда мир был проще и понятнее.

Гоги внимательно изучал технику. Как мастера добивались такой выразительности минимальными средствами. Одна линия передавала контур горы, несколько штрихов — дождевые струи. Экономия средств, точность каждого мазка.

Чай остыл, но он не замечал. Весь мир сузился до альбома и керосиновой лампы. На страницах оживали птицы и цветы, актёры театра кабуки, красавицы в кимоно. Целая вселенная, где красота ценилась превыше всего.

Особенно поразили пейзажи. Горы в тумане, озёра в лунном свете, вишнёвые сады в цвету. Природа не как фон для человеческой деятельности, а как самостоятельная ценность. Философия созерцания, гармонии с миром.

— «Видеть мир в песчинке», — прошептал Гоги, вспомнив строчку из английского поэта.

Странно — откуда он знал английскую поэзию? Но сейчас было не время для размышлений о загадках памяти. Японское искусство открывало новые горизонты творчества.

Он достал блокнот, начал делать наброски. Пытался понять принципы восточной композиции. Асимметрия вместо классического равновесия. Пустота как активный элемент. Недосказанность, намёк вместо прямого изображения.

Особенно интересными были изображения драконов. Не западные чудовища, а мудрые существа, повелители стихий. Они извивались в облаках, играли с жемчужинами, дарили дождь полям. Символы силы и мудрости одновременно.

Гоги попробовал нарисовать дракона в японском стиле. Длинное тело, усы, рога. Не страшный, а величественный. Несколько линий тушью — и вот уже в небе парит мифическое существо.

— Неплохо, — сказал он сам себе.

Листал дальше. Цветы и птицы — излюбленная тема японских мастеров. Сакура в цвету, журавли в полёте, лотосы на воде. Каждый образ нёс символический смысл. Сакура — краткость жизни, журавль — долголетие, лотос — чистота души.

В советском искусстве тоже были символы, но другие. Серп и молот, красные знамёна, индустриальные пейзажи. Символы борьбы, труда, светлого будущего. Но где в них красота? Где поэзия?

Гоги допил остывший чай, потянулся. За окном начинало светать — он просидел с альбомом всю ночь. Но время прошло не зря. Японское искусство открыло ему новый язык выражения.

Теперь можно было создавать работы в восточном стиле,