Читать книгу - "Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева"

Трава, и клевер, и одуванчики, и ромашки были мягкими; к измазанным ладоням липли лепестки и мошки. Карина спустилась к реке – за Ференцем вслед, по глиняным ступенькам, на песчаную отмель. Вода была прозрачная и холодная, и висела над ней зелёная стрекоза.

– Славно, что речка нынче показалась, – сказал Ференц как будто сам себе, и Карина ответила «угу», потому что считала пятна. Яркие которые.

Кровь – раз; когда цветёт что-нибудь в мае – это два, те же одуванчики вечно на весь двор, кросс не пробежишь.

– Держи, – Ференц протягивал ей початок кукурузы, как будто достал прямо из реки. Он умылся, и волосы у лица теперь были мокрые – так он стал ещё сильнее похож на Гюрзу.

Кукуруза уже лоснилась от масла, и блестели на солнце крупинки крупной соли – как водяные капельки.

– Подумал, тебе нужно что-то жёлтое.

– Зачем тогда руки мыли?

– А что, вода посчитанная?

Ну как сказать. Когда она идёт из крана, когда не идёт. Взяла початок, потому что, если не брать подарки, люди потом больше не дарят ничего.

– А что ты в чёрное оделась? Так привыкла к клеточкам?

Можно сидеть на песке, и вгрызаться в кукурузу, и щуриться на воду, и думать, что все эти вопросы – не тебе, не тебе. Да и весь день не твой – украденный у кого-то, кто счастливый, кто никогда не выбил бы дурацкое стекло, кто носит яркое.

– Ну не жёлтое же носить, – сказала вслух, – чёрное круче.

– А я думал, ты под вампира одеваешься. Нет?

Карина промолчала. Прилично ли при хозяине замка – хозяине луга – ковырять в зубах?

– Тогда помада нужна голубая или рыжая. Что-то в противовес.

– Гюрза только красную сотворил.

– А, это его любимая. Что сказать – всем нам есть куда расти.

Они валялись на траве, как будто день был первым днём каникул – и единственным.

– Вы сказали… Я вас подслушала с Алисой, и вы сказали, что я вас возненавижу.

– Да кто его знает, как оно там повернётся.

Как это кто знает, если вы и должны знать? Карина взглянула на Ференца – он валялся на траве, заложив руки за голову, – и в первый раз поняла: он не ответит. Потом она научится это предчувствовать, ещё не завершив вопроса – скрытого или явного.

По небу, над лесом, летела белая птица – ну такая белая, что солнце отражалось от перьев, слепило глаза.

– Ты подумай, – пробормотал Ференц и приподнялся на локтях, – нет, ты подумай. Как я коршунов убрать – так это обязательно, а сами…

– Что?..

– Фу, жирная избалованная птица. Лети сюда! Получишь кукурузы, если мы её ещё не съели.

Жирная птица к ним и правда снизошла и оказалась голубем – самым белым, какого Карина в жизни видела. Потянулась погладить – тот распушил хвост, заурчал. Или у голубей это как-то иначе называется?

– Вон на хвосте пятно, ну ничего не могут сделать хорошо. Должен быть чистый белый, а у них что?

Сказал – и бросил голубю горсть зёрнышек. То есть натурально зерён, жёлто-золотых, как на картинке в букваре. Пшеница. Колос.

– И вы считаете, что вот это всё не круто? Любая еда?

– Я считаю, что светлые нарушают договор. Или ты сам улетел, жертва перекорма? Или ты нёс письмо и потерял его?

Голубь вышагивал, тянул шею, соглашался.

* * *

Только из-за всего этого – из-за голубя, который оказался очень лёгким, из-за мёда, из-за реки, из-за черешни – она почему-то тоже была жёлтой, и Карина плевалась косточками, и Ференц тоже, а потом Ференц приманил их, косточек, целую стайку, и те выстроились в воздухе в спираль, в звезду с хвостом, потом вспыхнули пеплом и исчезли; так вот – только лишь из-за ощущения, что она всю ночь болтала с Катькой где-то на подоконнике за шторой или они отдраили класс и теперь можно валяться на партах, свесив руки, пока кто-нибудь не придёт и не разгонит, – только из-за этой лёгкости она не распознала засаду сразу, когда увидела Гюрзу в своей же комнате.

То есть за ужином она его, вероятно, видела тоже, но не запомнила – куда-то плюхнулась от Ференца в отдалении, набрала тёплых овощей из общего котла, какая разница, если тот луг существовал. Но вот когда Гюрза поднялся ей навстречу с её же кровати – она не сразу шагнула назад. Встряла крошечная пауза. По уму, отшатнуться бы, захлопнуть дверь и ночевать в подвале или в душевой. Не можешь ударить – беги. Но Карина замешкалась, и Гюрза успел ей сказать:

– Хороший день был?

Сидел на её постели, будто так и надо. Даже Антон с компанией в спальню просто так не вваливались – только на спор – и потом прятались от Слалом под кроватями. А этот смотрел безмятежно, как на воду смотрят, как будто каждый день они вот так болтали.

– Ну, – сказала Карина, и «ну» значило «да». – А ты чего тут делаешь?

– Да так, просто спросил. А что тебе не так?

– Ты сидишь на моей кровати.

– Так сядь тоже. И потом, знаешь ли, ты сегодня тоже успешно покусилась на чужую собственность.

Опять он перешёл на свой заумный; Карина даже не сразу поняла, что он хотел сказать. Рядом упасть – не вариант, но где тогда, куда? В кресло у стенки? Тогда не выйдет видеть лицо. Села на пол у кровати, запрокинула голову, и тут только дошло.

– Ты про стекло?

Гюрза сидел ровно.

– Да, я о стекле. Отец, конечно, потащил тебя на луг, но у меня иные взгляды на вопросы воспитания.

Чего?.. Да он когда-нибудь в детстве с крысой дрался? Он прыгал на спор со второго этажа в кучу ивовых веток? Воспитатель нашёлся, кто ещё кому!

Вскочила, сжала кулаки.

– Тебе какое дело! Твой отец сказал…

– Да, он сказал, что ты бедная девочка, а я считаю, что ты девочка зарвавшаяся. Никто не должен сметь обижать слабых.

Он говорил медленно, глядя ей прямо в лицо, – и закружилась голова, и всё стало чёрным и багровым по краям, я не хочу, я не хочу, пусти меня.

Очнулась оттого, что пахло водорослями – так сильно, что вдохнула и закашлялась.

– Да ты в уме? – шипели сверху, как она сама могла б шипеть; голова всё ещё кружилась. Как она так быстро заснула? Как будто рухнула во тьму. Споткнулась и упала. И как будто там…

Села.

– А если б она на сто лет заснула – что