Читать книгу - ""Фантастика 2025-31". Компиляция. Книги 1-27 - Роман Корнеев"

– там такая свобода слова, такая критика власти, что у вас бы за подобное разорили издание, а журналистов выгнали с работы или вообще посадили в кутузку. Возьмите нашу спайку советов, кооперативов и профсоюзов с практиками – и вы увидите подобие вашей же лейбористской партии, только гораздо более решительное.

Что там еще? «Я утверждаю далее, что большевики разрушили и раздробили Россию и развратили русский народ. Они напустили на народ всех преступников, которые были в тюрьмах и на свободе. Эти преступники теперь заодно с большевиками. У них нет ни одного Совета, в который бы входили честные люди. Они представляют собой отбросы русского народа». В общем, такую личную неприязнь испытывает Бабушка, что кушать не может и несет откровенную пургу.

А я, будто больше заняться нечем, ее опровергаю.

Глава 22

Зима 1920-21

Президент Академии наук Лебедев умер в декабре – как сказала Наташа, морозы вообще опасное время для сердечников. Здоровье Петру Николаевичу до войны доктор Амслер, конечно, заметно подправил, да только потом война, уже каждый год в Европу не поездишь. Пришлось менять на Кисловодск, а там и труба пониже, и дым пожиже – в начале века в санаторно-курортной терапии лучше швейцарцев никто в мире, пожалуй, и не понимал.

После же окончания войны, выпихнуть Лебедева за границу вообще не стало никакой возможности – он так прирос к Физическому институту, что наотрез отказывался оставлять его без присмотра. Тем более, когда институт получил полное финансирование от государства и начал несколько новых проектов. Лебедев перетащил к себе Эренфеста и в Москве за последние годы сложилась неплохая физическая школа, на зависть питерской во главе с Иоффе.

Вот как раз Пауль и разослал телеграммы европейским физикам. Эйнштейна печальная весть догнала прямо в Стокгольме, где он наконец-то получал свою Нобелевку. Выдвигали его чуть не каждый год, но уж больно осторожно относились скандинавы к покамест радикальной теории относительности, так что кандидатура Альберта была своего рода «вечным номинантом». А вот лауреатом он стал только после того, как я настропалил самих Нобелей, а Лебедев организовал своего рода «комитет в поддержку» из крупнейших европейских физиков: Лоренц, Планк, Зееман, Вин, Каммерлинг, фон Лауэ, молодой Нильс Бор, и все они разом насели на шведскую академию. Да так, что она нашла устраивающий всех выход: премию за 1919 год Альберту присудили не за теорию относительности, а за самое его бесспорное достижение, к тому же подтвержденное экспериментально – за теорию фотоэффекта. Но в формулировке дипломатично дописали «… и за другие работы в области теоретической физики».

Телеграмма шла через посольство и у Александры Коллонтай хватило такта не вручать ее до награждения и речи лауреата. И правильно – прочитав, Эйнштейн сорвался в Москву прямо из мэрии Стокгольма. Да как, на самолете! Вернее, бомбардировщик «Дукс» ВВС Швеции довез Альберта до Хельсинки, откуда он продолжил путь на поезде и уже через сутки прибыл в Москву.

Похороны и так не очень приятное дело, а уж зимой, в мороз… После прощания в зале Физического института гроб до Новодевичьего несли, сменяя друг друга, ученики Лебедева, студенты, преподаватели, профессора, успевшие приехать из Европы коллеги.

На следующий день в институте состоялось оглашение завещания, в коем Петр Николаевич отписывал институту все свои активы, а директорство передавал Альберту и просил ВЦИК выступить гарантом. А Эйнштейн взял и отказался.

Новость эта научное сообщество не скажу чтобы громом с ясного неба, но поразила, отчего в Знаменском переулке внезапно случилось изобилие физиков – Альберт остановился у меня, и уговаривать его все тоже кинулись ко мне. Финальным аккордом стало явление Предсовнармина, коего чуть ли не за руку притащил исполняющий обязанности президента Академии.

Скрывшись в моем кабинете от толп ученых, среди которых я опознал только молодых Капицу и Вавилова, академик Карпинский весьма напористо потребовал «от руководства страны» немедленных решений по казусу Физического института. Я поначалу подумал, что Александр Петрович возмущен тем, что во главе наследия Лебедева может стать иностранец, но все оказалось совсем наоборот – он буквально умолял нас немедленно назначить Эйнштейна. От такой бурно выраженной позиции даже нейтральный Ильич задумался и обратился ко мне:

– А что, Михаил Дмитриевич, давайте попробуем уговорить герра Эйнштейна все втроем? Думаю, ради такого мы даже можем увеличить снабжение Физического института.

– Да, прямо сейчас! – поддержал его Карпинский. – Это же будет просто великолепно! Нам обязательно нужен ученый с мировым именем как наследник Лебедева!

С тем и отправились в гостевые комнаты, разогнав всю толпу по пути. Альберт, заметно обескураженный таким натиском русских физиков, сидел за столом и вяло пытался прийти в себя.

– Господин профессор! – начал академик.

«Мы к вам по делу, и вот по какому…» – мелькнуло в голове и я от греха подальше спрятался за спины спутников.

За полчаса Физическому институту и его потенциальному главе наобещали небо в алмазах. Свежеиспеченный нобелевский лауреат только обреченно кивал и все пытался объяснить, что он не организатор и тем более не руководитель, что он уважает последнюю волю своего друга Лебедева, но такая ноша просто неподъемна и ничего хорошего из этой идеи не выйдет. А я припомнил, что все время работы в Принстоне Эйнштейн действительно не занимал никаких руководящих должностей – просто жил в кампусе, вел исследования и занятия, да беседовал с коллегами. Что любопытным образом совпало прямо-таки с валом прорывов в науке, совершенных принстонцами. Да, «такая корова нужна самому», нечего подарки американцам делать, так что будем уговаривать, пока не согласится.

– Альберт, товарищи, я предлагаю компромиссное решение. Профессор Эйнштейн займет пост научного руководителя института, а на должность директора мы назначим человека более способного к административной работе. Например, Павла Сигизмундовича Эренфеста. Кто за то, чтобы принять это за основу?

И еще полчаса утрясания деталей – Ленин прямо пообещал построить новое здание и поселочек института на Воробьевом шоссе, на высоком берегу над Москвой-рекой, а Карпинский под это дело раскрутил его на создание рядом, на Калужском шоссе за Живодерной слободой, целого городка академических институтов. И отлично, пусть ученые живут рядом, общаются и пронизывают науку междисциплинарными связями.

Рождество в Москве, скорее, в силу привычки, нежели из христианского благочестия, отмечали широко и весело. Ставили елки детям, ходили в гости и даже в церкви – несмотря на то, что никаких дополнительных выходных, кроме первого января, не было. Никто праздник не запрещал, а коли попы на этом сумеют сшибить лишнюю копеечку, так на то они теперь и