Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

— маленькая и большая, не улавливали причастность чужих слов к ним, к их деревне, к их Сережке. Молчали. Их утишил исповедальный мужской голос. Смысл слов еще не укладывался в их сознании.

Но я вижу с друзьями тебя на реке,

Вижу мокрые локти в горячем песке...

У охапки одежды, пестрой и яркой,

И забытого в синей авоське Ремарка.

Ты, быть может, кричишь озорно и неистово,

На вечерних концертах приезжих артистов.

Ты в судьбах подруг принимаешь участие...

И все это, должно быть, походит на счастье.

Как все это, должно быть, походит на счастье.

Со скрипучих ступенек еще до восхода

Мы шагнули в раскрытые настежь ворота,

В полустоптанных кедах молчаливые книжники,

А хозяйка задумчиво смотрит вслед.

На обветренных лицах, как на булыжниках,

Загорелся белый рассвет...

Голос замолк, а музыка еще несла, повторяя, затихающее дыхание певца: ...белый рассвет...свет...свет... и, вместе с мелодией, истаяла.

В радио влез разбитной комментатор: „И в заключение покажем еще одну песню молодого композитора — студента института Культуры Сергея Корчуганова".

Эта песня не была похожа на ту... Слов-то еще не было. Сначала музыка долго играла. Тихая музыка... Не спешила. Потом уж певец запел...

Сегодня прохладный и свежий

Ласкает лицо холодок.

Студенты со скрежетом режут

Коньками зеркальный каток.

В серебряных блестках сугробы,

Деревья в опушках седин.

И слышится с вальсом: попробуй

Сегодня кататься один.

Ведь девушка в вязаной шапке,

Наверно, опять не придет...

Снежинок гусиные лапки

Ложатся на лед...

Комментатор снова заспешил. Ох, и мешают они своим языком. Такие бойкие.

„На этом работу нашего радиоканала заканчиваем. Мы познакомили вас с новыми именами. Это был дебют молодых композиторов — студентов института Культуры Игоря Смагина и Сергея Корчуганова. Песни прозвучали в обработке руководителя оркестра народных инструментов областного радио и телевидения Святослава Лебедева.

Исполнял песни солист областной филармонии Валентин Нарымский."

И радио замолчало. Полинка еще чего-то ждала, потом сказала: — К-а-к!.. В школе теперь узнают... И в деревне все слышали... А он где сейчас, Сережка-то? В городе?

— В клубе... Или у себя в комнате сельсоветской.' Редко домой заходит. Гордится, чо ли?

— А про какую он девушку сочинил? Про городскую-то?.. Которую вспоминает на рассвете... — Полинка спрашивала, а ответа не ждала.

— Вам понравилось, теть Фрось?

— Я в этом не разбираюсь. Когда его самого-то, Сережку-то, слушаешь, тоже не все понятно, что он играет. А песни, ничего, складные. Матери его будет интересно. Я ей теперь напишу. Она у меня все про него расспрашивает.

— Ладно, побежала я, — сказала Полинка. — Как интересно будет теперь на Сережку смотреть...

* * *

Пришел к Сергею перед обедом дядя Антон.

— Как ты тут? Не зайдешь никогда. Хоть обедать бы приходил. А то как чужой. Тетка Фрося говорит: обиделся, наверно. Я не угодила. Не надо так. Получаешь-то ты хоть сколько? Разве это деньги по нашим временам. Гармошка-то у тебя чья? Семенова? Бабка Насонова насовсем, что ли, отдала? Питаешься-то как? Варишь что? Так-то у тебя, вроде, чисто. И постель. Сам стираешь? А как ты на попойку-то в поле к комбайнерам попал? Наказали механизаторов. Тебя винят. Меня как секретаря жучили: родне потакаю. Мол, пригрел родственника. Вместо помощи на уборке — он дисциплину разлагает. Я объяснялся. Но председатель норовистый — не докажешь. Будто ты с шахтерами не ужился: план ему испортил, уросил. Припомнил и этот случай. Да ты и правда уж — не думаешь. Свадьбу чуть не разладил. Что теперь с опозданием перечить. Ну была у вас дружба с Надькой в детстве. Мало ли что... Сам понимаешь... После случая того — разладилась. У нее теперь своя дорога, у тебя — своя. Много-то и не поерепенишься. Так и принимай все по-мужски — Надька теперь отрезанный ломоть. А ты своей головой начинай жить. И дело к зиме идет... Я ведь не просто пришел, Сергей. Давай собирайся обратно к нам. Это помещение колхоз будет ремонтировать' под санчасть. Вчера правление решение такое вынесло. Мне председатель сказал, чтобы я тебя по-родственному предупредил. Правду сказать, жил-то ты здесь незаконно. Никто тебе эту квартиру не давал. Тебя-то как культработника исполком должен квартирой обеспечить. Давай, собирайся. Ничего я больше не смог сделать.

— К вам я не пойду. Спасибо, дядя Антон. А эту комнату освобожу. И не волнуйтесь вы. Недолго я задержусь. Я уже все решил. Я скажу вам, сообщу, когда...

* * *

В „музыкальном классе" своем все надо почистить. И нотные листы, наброски свои, в папку собрать. Так: План мероприятий. Первое прослушивание участниц хора ветеранов. На полях тетради шутовской комментарий „Бабушки-старушки". — Значит, шутил.

Мелодии „Праздника урожая". Текст читают: Оля Сиротина, Таня Огородникова, Леня Кузнецов. (Пока знают нетвердо. Вялость. Эмоции наиграны). — На потом. Другому.

Э-т-то мы собрали... Э-т-т-о мы упредили... Отдадим.

Магнитофон — не мое.

Наглядная агитация: плакаты „Сбережем колхозный урожай" — дело совсем не наше.

Пианино...

Сергей откинул крышку, враздрызг от края до края с силой продавил клавиши — струны обиженно отозвались. Чтобы сгладить нанесенную обиду, Сергей подсел к инструменту и взял такты первого концерта Чайковского, вышел на мелодию полонеза Огинского, перекинулся на бурные и медленные попурри — музыкальную кашу мелодий, обрывков пьес, остановился на сфальшивившем звуке. Стал пальцем вызывать из дребезжащей клавиши звук — глох внутри. Он стучал, стучал по клавише, силясь ее оживить — звук не отозвался. Сергей, почти подпрыгнув на стуле, ударил кулаком по ряду белых плашек, пианино загудело. Сергей прижался лбом к верхней крышке и дослушал затухающее гудение. Все...'„Дорогие мои, хорошие"...

Закрыл замок „музыкального класса". Надо отдать ключ заведующей. Он знал, что Надя уже в клубе: несколько раз проходила мимо его открытой двери.

— Можно, товарищ начальник.

Сергей подошел к столу.

— Вот, оставляю. Может, пригодится. Сценарий наш. Все-таки я работал над этим. В общем... посмотришь. Ну и... естественно, ключ оставляю.

— Как оставляю?

— Уезжаю же.

— Как уезжаешь?

— Как я понимаю — слез горьких не будет.

— Насовсем?