Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

„Мы по улице шагаем, Девок нету — так гуляем", — не стесняясь, кого-то передразнивая, выкрикнул Сергей. А он и правда пьяный был — голова легкая.

С ухажеркой Клавою,

Я по речке плаваю.

А причалить не могу —

С палкой муж на берегу.

— Ну дает, бляха-муха, — восхищенно выругался Колек.

— Что сыграть? — Сергей сдавил баян. Выжидательно смотрел на мужиков.

— Все, — сказал Колек. — Что хошь... Концерт по заявкам.

— А что по заявкам? Заказывайте.

— А, правда, ты все сможешь сыграть? Какую скажи? Все? — заинтересованно захотел убрать сомнения дядя Петя Панюков.

— Песни?

— Ну песни. А что еще бывает? Ну пляску. Подгорную там. Танцы?

— Могу.

— Все, что ли, какие есть?

— Это не сложно. Даже ту, которую не знаю, сыграю. Напой мотив, я его возьму.

— Это как, талант или ты разучил все?

— Ну, талант!.. Нет... Просто, что слышу в себе — все на баян перевожу. Ну... проигрываю. Вот про... про вечер этот можно сыграть.

— На хрена... Симфонию поди какую-нибудь начнешь, — не согласился Колек. — Я как-то не люблю даже на баяне всякие переборы. Тирли... Тирли... Начнет прыгать туда-сюда. Вроде он вот как хорошо может. Не поймешь... А другой как заиграет, все... Это — музыка. Все понятно. Что-то как подмывает тебя...

— Про пьянку нашу можно сыграть. Про вас кого-нибудь.

— Как это?

— Ну давай, дядя Петя, я вас сыграю. Покажу какой вы есть.

— Ты что, Серега, разве можно человека музыкой изобразить?

— Сыграть? А вы скажете: угадал я его нет?

Дядя Петя — родня Сергею по матери. Еще мальчишкой Сергей бегал за ним по пятам, когда молодой еще дядя Петя ходил с орденами и медалями на гимнастерке. Когда умерла его мать тетка Наталья, дядя Петя зашел в закуток за сарай и плакал. Его нашла бабка Гурьяниха, подсела рядом и гладила по голове.

— Петь, Петь, Петь... Ну поплачь, поплачь, легче будет. Не держи горе в груди. Нет — рано ушла... Ох и песельница она была, Петя. Как за столом пела. „Черные очи, черные брови“...

— Я знаю. Украинская...

Дядя Петя соглашался. Успокаиваясь, вшмыгивал в нос натекшую на губы влагу и слезы. Промакивал лицо ладонью.

Сергей видел его тогда, любил, жалел и стыдился его слез — ему не хотелось, чтобы солдат в гимнастерке плакал. Какой же это фронтовик. Фронтовик — это...

Сергей громко, взрывными ударами, воспроизвел какофонию военных песен: „Марш артиллеристов", „Вася-Василек“, мелодию из кинофильма „Актриса", „Кто сказал, что надо бросить"..., „Землянку", „На безымянной высоте", и ту, что „нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим". На этой он подольше остановился, когда почувствовал, что у мужиков горестный холодок подъема, той сосредоточенности, когда бесконтрольно срываются все заклепки и человек непредсказуем в своем чувстве. И тихо, почти приостановившись, почти замолчав, глядя куда-то, помня и уже жалея, выговорил давние слова „Черные очи, черные брови". Выговорил эти слова и дальше не мог: глянул на дядю Петю Панюкова, уже пожилого и выпившего, и не узнал его. Нет, узнал... Он был там, на дровяном пеньке с бабкой Гурьянихой. Только глаза были другие — в недоумении и испуге.

Глядя перед собой, он налил себе кружку водки и выпил машинально безо всякой очереди и зло откусил корку. Вскочил. Походил вокруг. Остановился около Сергея. Хотел сделать какое-то движение или сказать что — не стал. Сел на свое место. Тогда только сказал:

— Давайте выпьем еще.

Выпили. Помолчали.

— Ну, Сергей, — сказал дядя Петя, — молодец, что остался. Правда, мужики?

— А ты ничо, наш парень, — похвалил Колек.

— А теперь слушайте... Кто это?

Сначала Сергей пародийно вывел плаксивую мелодию: „Вот умру я весною, похоронят меня, и родные не узнают, где могила м-о-я-я“...

Прервал ее надрывным выкриком: „Где мои семнадцать лет, А где мой черный пистолет?"... „Распроклятый сын, камаринский мужик, заголил жопу, по улице бежит". Потом Сергей пожалел „Камаринского мужика"— сыграл ему хорошую щадящую мелодию, извинительную. Потом эта мелодия начала портиться — вздрагивать, выпендриваться и под конец Сергей нарочно громко выявил на ладах: „Тырли... тырли..." И замолк.

Мужики развеселились, стали хохотать, обнимать запанибратски Колька.

— Точно!.. Это ты, Баламошка. Ну, Колек!.. Тирли... тирли... Где мои семнадцать лет. А!.. Я на твою лысину даже и не смотрю.

— И не он это, — заоправдывался Сергей; ему показалось, что в своей игре он далеко зашел.

— А вот это... в таком состоянии... ну, по пьянке, вы сможете слушать? хмель хочу перебить: все-таки много уже выпили. Я вот это люблю. Правда, она не под этот вечер сегодня.

„Я вспомнил вас и все былое"... Правда, хорошо кто-то о жизни подумал? Только слушают эту песню не у положка с алюминиевыми кружками и разломанным хлебом. Слушают ее в тихом зале... Хорошо же жить, правда...? — спросил Сергей. — Все-таки я пьяный сегодня. Много там было в кружке? Меру потерял...

— Мужики, по последней... Выпьем за Сергея. Он же нам сегодня помогал... Что же не повезло-то тебе, той зимой... А ты вот смотри-ка — выкарабкался. За что хвалю. — Дядя Петя Ларин прижал Сергея.

Мужики положок, бутылки, сумку уложили в чью-то кабину.

— Ну, домой. Сергей, с кем поедешь?

— Что-то ты малость затяжелел... — Ивана Панюкова подсадили в кабину.

В кабине он сразу ожил. Мотор у него завелся быстро.

С поля комбайны вышли на-дорогу — темноты большой еще не было.

А утром... Утром колхозная машина подобрала Ивана Панюкова на дороге у кювета: спал пьянь-пьянью. Привезли его домой.

Комбайны Петра Ларина и Колька стояли на улице под их воротами. Комбайн Дрыги — у мастерской. Комбайн Панюкова потерялся. Главный инженер съездил на поле — нету. У мастерской — нету. Вот с...мое... не иголка же?

На второй день нашли в березняке. Вычислили: гнал Иван комбайн по дороге. Заснул. И упал. Упал так ловко, что комбайн задним колесом даже не задел. Дорога отошла в сторону — комбайн пошел прямо. Подминал молодой березняк, кустарник. Придавленный подрост распрямлялся следом. Комбайн ткнулся в большую березу и забуксовал. Колеса крутились вхолостую, всю дернину под собой измололи. Мотор выработал весь бензин, заглох.

Так и стоял комбайн, укрытый мелколесьем, а