Читать книгу - "журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин"

— У тебя же направление?

— Нет проблем.

— И все. Больше не приедешь?

— Зачем?

— Уезжаешь. И все?

— А..?

— Ладно. Ты уж извини.

— Сережа, постой... Ну нельзя же так. Я хочу тебе что-то сказать. Очень важное, Сережа.

Она стояла растерянная, с откровенным испугом.

— Ой, ребята, и наловчились же мы. Ладно. Успеха вам...

Легко вышел из клуба.

Юрка Карелин согласился свозить его на мотоцикле в РайОНО. Он забежал на квартиру к Сергею прямо в шлеме.

— Космонавт. Каску-то сними.

— Ты побыстрей. Некогда.

Вышли.

— Вот тебе шлем. Надень. Пристегни у подбородка.

В райцентре пока туда-сюда: оформили увольнение, расчет получили, на часах — два. В два винный открылся. И очередь небольшая. По две на руки. Десятка без сдачи. Очередь бегом движется.

— Серега, твой отъезд отмстить надо.

— Надо, — сказал Сергей. — Давно душа подсказывает. Нет, Юрка. Отправное — это мое. Я у тебя сколько раз угощался, сколько кур поел. Ты не диктуй.. Сказал: сегодня я распоряжусь.

Сергей взял один раз две бутылки. Потом быстро обернулся — взял еще две. В кооперативном набрал два круга Кубанской колбасы, полкилограмма свиного окорока. Хлеб. Сырки плавленные. Вернулись домой нагруженные. Юрка приткнул мотоцикл к штакетнику. Каски скинули. Лицо и руки ополоснули — ветер глаза нажег. Сели за самодеятельный стол. Сергей налил полные стаканы.

— А ты что, ограничитель снял? Давно пора мужиком становиться, — сказал Юрка.

— Колбаса какая-то со шматками, не закусишь. Помидор бы твоих, — пожалел Сергей.

— А мы еще и у меня побудем. Хорошо, — доложился Юрка. — Вот когда как. Иной раз ее никак не надо, а иной — как сто пудов сняла. А я Надьку видел той ночью. Ну, на свадьбе. Она ведь тоже там стояла. Ее мать как телку домой, увела. Тут еще дело темное... Я думал, городские ребята на тебя накинутся: на всякий случай кол в ограде выломал.

Юрка отключился на время и признался размягченно:

— А мне с тобой было весело как-то, хотя ты и редко приходил. Честно...

И удивился:

— Серега, а ты смотри-ка, раздухарился — нс увиливаешь. Все-таки ты какой-то другой. С тобой надо иначе себя держать...

* * *

И зачем они еще в район поехали. Что их потащило на ночь глядя? Такие пьяные. Оба.

Нельзя сказать, чтобы темно было, а мотоцикл Юрка гнал уже с включенными фарами.

Они подпрыгивали на сиденьях. На колдобинах машина взлетала, а они ударялись друг о друга, плюхались в седла. Мотоцикл взревывал, летел от одной бровки избитого шоссе к другой.

У переезда уже шлагбаум вздрогнул: поезд, что ли, подходил. Конная повозка перевалила через путь. Юрка хотел обогнуть ее, пролететь мимо. Из-за нее женщина выскочила прямо под колеса. Юрка мгновенно бросил руль в сторону. Ажурный столб налетел сразу, и они на всей скорости врезались в граненые переплеты.

Сергей далеко отлетел в сторону.

У Юрки была сломана ключица.

А Сергей Корчуганов — насмерть.

По телеграмме приехали отец и мать Сергея. В город его везти не стали: похоронили на родном деревенском кладбище.

Дома. Может, и сами сюда вернутся.

* * *

Я еще раз приезжал в эту деревню. Все в ней было знакомо: и деревянный клуб под березами, и дорога в глубоких колеях с окаменевшими гребнями. Засохшие будылья опавших цветов в палисадниках. Наш сибирский пейзаж — родной и привычный.

И в первый же день я узнал, что в прошлом году разбился на мотоцикле баянист Сергей Корчуганов. На этом кладбище похоронен. „Да, он наш был, деревенский".

Тот мальчик. Сосед. Полынным веником крыльцо подметал. На баяне мне игру свою показывал и стеснялся.

И мне захотелось увидеть его могилу.

Я открыл воротца в деревенское кладбище. Кто-то над перекладиной этих воротец прибил деревянный крестик, неумело сделанный и растрескавшийся на солнце.

Среди пирамидок в металлических оградках, рядом с утрамбованной дорожкой, окаймленной бурьяном, я увидел его на самом краю крутого обрыва.

На крашеной пирамидке был прикреплен шурупами овальный портрет на керамической плитке. Смотрел он навстречу доверчиво и весело.

День был ясный. Далеко внизу, скрываясь за лесным поворотом, блестела Иня. Небо стояло высокое. Перовые облака в далекой дали были охвачены серебристым холодом. А под ними, в доступной земной яви, встречь убегающей на север реке, плыли наливающиеся хмарью низкие облака. И чувствовалось на небе какое-то нескончаемое живое действо.

— Сергей... — неслышно сказалось во мне. — Это... твои облака. Речка твоя... И твои ракитники по берегам в неоглядной дали. И твои избы. Вернулся ты домой к своим людям... Стучался... Стучался к ним... А они и не узнали, что это была бездомная душа их. И... не приняли... Значит — не востребовался.

Сентябрь 1990 г.

Владимир Клименко

МЫШИНЫЕ ИГРЫ

Да, это я. Мою природу постиг удар.

Д. Хармс

Вениамин Косяков проснулся в три часа ночи от того, что на кухне хлопнула дверца холодильника. Разбуженный неожиданным звуком Косяков спросонья подумал, что, может быть, это вовсе и не холодильник, а форточка, но резкий хлопок повторился, и Вениамин недовольно оторвал голову ют подушки. Хозяйничать в доме кроме него было некому — он жил один.

Следовало немедленно встать и выяснить, в чем, собственно, дело, но, уже выпутав тощие ноги из одеяла, Косяков в нерешительности задумался. Во рту было сухо и пресно, в висках тупо стучало, и лишь минуту спустя начали вспоминаться события минувшего вечера.

„Это все коктейль, — решил немного пришедший в себя Вениамин, — Чертов бармен! Намешал ерша. Да и Бершадский хорош, вечно втравит в какую-нибудь историю".

В зыбком полумраке комнаты колыхались тени. На улице завывала ноябрьская поземка, и тащиться сейчас на кухню совершенно не хотелось. А там между тем происходило что-то странное.

Отчетливо послышалось бульканье наливаемой из бутылки жидкости, затем упал стакан и покатился по столу. Это уже и вовсе безобразие!

Косяков неясно помнил, что накануне, покидая пресс-бар, куда его затащил литератор Бершадский, он был не один. Провожал какую-то новую знакомую. Неужели привел к себе?

Хотелось тишины, покоя. Хотелось пить и очень не хотелось разговаривать и выяснять отношения.

Опять явственно раздался треск разрываемого бумажного пакета.

„Вот нахалка, — подивился про себя Вениамин. — Первый раз в чужом доме, а шумит-то, шумит".

Он запахнул на впалой груди пижаму,