Читать книгу - "Глаза Моны - Тома Шлессер"

одно из самых трудных, но очень красивое. Это был сонет, десять строк из четырнадцати дались ей легко, а на одиннадцатом александрийском стихе ее заклинило.

В класс она вошла через несколько минут после звонка, когда все уже сидели на своих местах. Сидели в полной тишине – так приказал учитель.

– Так-так, Мона, – насмешливо сказал он, теребя свой дурацкий шелковый шарф. – Опять опаздываете. Нет, не садитесь. Раз вы уже стоите, расскажите нам свое стихотворение. Ответите хорошо – можете сесть. Если же нет – отправитесь к директору и получите взыскание. Итак, слушаем вас!

– Шарль Бодлер, “Прохожей”, – дрожащим голосом начала Мона.

Ревела улица, гремя со всех сторон.

В глубоком трауре, стан тонкий изгибая,

Вдруг мимо женщина прошла, едва качая

Рукою пышною край платья и фестон,

С осанкой гордою, с ногами древних статуй…

Безумно скорчившись, я пил в ее зрачках,

Как бурю грозную в багровых облаках,

Блаженство дивных чар, желаний яд проклятый!

Блистанье молнии… и снова мрак ночной!

Взор Красоты, на миг мелькнувшей мне случайно…[27]

– Ну же, Мона, дальше! Мы ждем. Пока что мрака тут больше, чем блеска!

Дальше… Что там дальше? Такие красивые стихи… Вспомнила! Каким-то чудом память вдруг прояснилась, и всплыли четыре последних строки. Ура!

Но… Моне расхотелось тратить прекрасные стихи Бодлера на этого учителя – он их не достоин. Она уверенным голосом повторила:

– “Блистанье молнии… и снова мрак ночной! Взор Красоты, на миг мелькнувшей мне случайно…”

А затем, не прибавив ни слова, стремительная и бесстрашная, молниеносно покинула класс и сама летящим шагом отправилась к директору за взысканием. Дерзкая радость переполняла ее, и, главное, она больше ничего не боялась.

* * *

Перед Бобуром какой-то молодой парень расстелил здоровенное, шесть на шесть метров, полотнище мешковины и, ползая по нему, принялся что-то рисовать, размазывая густые краски серо-коричневых тонов скомканной тряпкой. Кажется, это будет портрет. Но чей? С каждой минутой изображение становилось все отчетливее, и было интересно следить, как появляются ниоткуда и обретают жизнь два смешливых глаза, курчавая шевелюра торчком, густая борода. Анри улыбнулся – он быстро понял, кто это. А минут через двадцать сам художник провозгласил:

– Дамы и господа, только что на ваших глазах появился самый большой на свете – тридцать шесть квадратных метров! – портрет самого головастого гения! Это появление Жоржа Перека!

Толпа зрителей зааплодировала. Кто такой Жорж Перек? Любимый писатель Анри Вюймена, он писал книги, сознательно налагая на себя головокружительные ограничения. Например, объяснил Анри Моне, в романе Перека “Исчезание” ни разу не встречается буква “о”[28]. Ни одного слова с этой гласной на сотни страниц. За рассказом об исчезающих героях стоит нечто большее – это символ того, как исчезли в нацистских концлагерях родные автора.

– Вот что, Диди! – с вызовом в голосе обратилась Мона к Анри. – Давай ты тоже будешь говорить с ограничением. Например, расскажешь мне о сегодняшней картине на жаргоне панков. Ну или как-нибудь иначе, выбирай сам!

Но Анри решительно отказался и огорошил ее ответом:

– Нет, Мона, нет. Сегодня о картине, как и в прошлый раз, говорить будешь ты и покажешь себя достойной наследницей Жоржа Перека.

Мона недоверчиво посмотрела на него, а он продолжил:

– И поскольку ты уже видела любимую картину бабушки, теперь я покажу тебе своего любимого художника, идет?

– Конечно! – радостно согласилась Мона.

На первый взгляд – чисто абстрактная, предельно упрощенная композиция: неправильный выпуклый черный пятиугольник высотой во весь холст (сто восемьдесят сантиметров, хотя вершина его чуть-чуть не доходит до самой рамы) на ровном белом фоне. Это нос корабля во фронтальном ракурсе, так что острая передняя грань не выступает, а как будто кажется плоской. Боковые стороны пятиугольника, изображающие корпус судна, слегка изогнуты. Основание картины, как можно себе представить, соответствует линии погружения. Едва заметная асимметричность придает изображению сдержанную динамику. Так, вершина левого верхнего угла опущена чуть ниже, чем вершина правого, благодаря чему несколько смещается центр. Блестящее черное поле не совсем однородное, на нем угадываются косые линии, намекающие на острую грань, на которых преломляется свет в зависимости от угла зрения.

Никогда еще Мона так не вела себя перед картиной. Она подходила к ней справа и слева, подпрыгивала, пританцовывала, разглядывала с разных сторон. Сама того не зная, выполняла желание художницы, которая хотела, чтобы на ее произведения смотрели не стоя на месте, а на ходу. Анри оставался неподвижным. Он утомился и довольствовался тем, что полчаса с лишним наблюдал за внучкой, которая за это время успела нашагать целый километр, не отрывая глаз от шедевра Анны-Эвы Бергман. Но главное, он с нетерпением ждал, что она скажет, чтобы проверить свою гипотезу относительно секрета ее речи.

– Это такая огромная тень, – прошептала наконец Мона.

– Вообще-то тень лежит в основе всех картин. Ее можно назвать “нулевой степенью” живописи.

– Как это?

– Древнеримский писатель Плиний Старший рассказывал историю, в которой многие видят миф о происхождении изобразительных искусств. Это история Каллирои. Она жила в греческом городе Сикионе примерно две тысячи шестьсот лет тому назад. Каллироя любила юношу, который должен был уехать в чужие края, и хотела сохранить его образ. И что же она сделала? Обвела тень от его лица, падавшую на стену при светильнике. Все просто: тень – это в каком-то смысле негатив лица ее возлюбленного, она обводит его углем и получает позитив.

– Думаешь, наша художница знала эту историю?

– Уверен, что да. Анна-Эва Бергман, по происхождению норвежка, живо интересовалась разными цивилизациями и их культурами, загадками человечества, бесконечно любила мифологию. Точнее, все мифологии, не только античную.

– Лично я, когда думаю о мифологии, представляю себе картины с множеством персонажей, вроде “Аркадских пастухов” Пуссена или “Колеса Фортуны” Бёрн-Джонса. А эта скорее напоминает черный крест на белом фоне Малевича!

Анри кивнул. И попросил Мону подойти совсем близко к огромной картине, а потом посмотреть на самый ее верх. Она поняла, что находится в положении затерявшегося в море человека, который плывет из последних сил или, может быть, уже тонет и над которым нависает громада судна.

– Когда смотришь с этой точки, – сказал Анри, – никак не узнаешь, что это за судно. Кто его капитан? Какие пассажиры? Неизвестно. Это не просто корабль, а загадка. С которой связаны и надежды, и страхи. В скандинавском фольклоре лодки и корабли играют очень важную