Читать книгу - "Глаза Моны - Тома Шлессер"

– Это и есть урок Хаммерсхёя?

– Да. Слушай свой внутренний голос.

Оцепенение Моны усиливалась. Тем не менее она постаралась вглядеться в стену, которая пульсировала блеклыми, белесыми, чуть зеленоватыми и синеватыми бликами, нанесенными тонкими касаниями кисти. Мона погружалась в дремотное забытье. Картина – она прочитала – называлась “Отдых”, но на смену покою вскоре пришла дурнота. В голове у нее помутилось настолько, что она стала искать на картине Хаммерсхёя листок клевера о четырех лепестках или тролля. Анри, испуганный бессвязными словами, которые она бормотала, и ее внезапной бледностью, усадил ее на музейную скамейку. На секунду ей показалось, что она сейчас задохнется от жары и умрет. Чтобы стало прохладней, Мона инстинктивно сняла с шеи талисман, как будто это был шарф или свитер. Сердце снова забилось. Она подняла голову, чтобы еще раз взглянуть на серую стену. Но стена стала черной. Все стало черным. Она застыла – ее снова накрыла слепота.

– Дыши, Мона, дыши, – повторял Анри, ни на миг не терявший присутствия духа.

– Все в порядке, Диди, все в порядке…

Нет, далеко не в порядке, но Мона не хотела признаваться. Одной рукой она вцепилась в колено деда, а другой надела ракушку на шею, чтобы она не потерялась. Вдох, выдох, еще вдох – и так до тех пор, пока дыхание не стало ровным. Постепенно темная завеса таяла. Она снова увидела затылок Иды, перекладины стула, белое блюдо-цветок на столе справа, полоску тени слева и, наконец, стену, часть стены в доме Вильгельма Хаммерсхёя. Мона прижалась к деду:

– Все в порядке, это, наверно, от мороженого. Я его слишком быстро проглотила.

– Бедная ты моя, тебе даже тролль почудился.

– Я его видела.

– Да ладно!

– Говорю тебе, он там есть! На правом локте, в складке рукава. Голова тролля, с перекошенным ртом, приплюснутым носом и плаксивым глазом.

Анри присмотрелся к месту, куда указывала Мона. Она оказалась права.

34. Пит Мондриан. Упрощай

Камилла говорила вежливо, но твердо:

– Начались каникулы, доктор, Моне лучше, а я, признаться, наблюдала за ней особенно придирчиво после последнего сеанса три недели назад. Может быть, стоит на этом остановиться?

Вид у доктора был раздосадованный. Он пожал плечами, глубоко вздохнул, видно было, что он сомневается. Но он никого не хотел принуждать. Все же он предписал пациентке полное медицинское обследование. По части зрения оно включало фотографирование глазного дна, измерение внутриглазного давления и толщины роговицы. После чего Мона должна будет прийти к нему в последний раз перед летом. Он посмотрел на нее с тоской, готовясь надолго распрощаться. И тут, уже не впервые, вмешалась Мона.

– Погоди! – сказала она маме и настояла на последнем сеансе гипноза.

Камилла на миг заколебалась, но в решительном тоне дочери она узнала себя, поэтому согласилась и вышла из кабинета.

Тело отяжелело, веки опустились – Мона погрузилась в уже знакомое состояние полусна. На этот раз врач снова заставил ее пережить приступ слепоты. С полминуты она не отвечала на его вопросы, а потом произошло нечто неожиданное. Сначала Мона опять упомянула первый травмирующий эпизод, но затем быстро перешла на что-то другое и стала пересказывать то, о чем умалчивала раньше: что случилось с ней несколько месяцев назад в отцовской лавке и что произошло совсем недавно в музее Орсе перед картиной Хаммерсхёя. Ван Орст понял, что девочка скрыла от всех еще два приступа. В трансе эти признания всплыли, и он внимательно слушал. Под гипнозом Мона говорила спокойно, но дважды повторила один и тот же порывистый жест, непонятный Ван Орсту. Он вывел ее из гипноза и позвал в кабинет Камиллу.

После сеанса Мона изменилась: она выглядела поздоровевшей и расслабленной, как в первый день после болезни. Камилла заметила румянец на лице дочери и перевела взгляд на врача, хранившего непроницаемый вид. Она задала прямой вопрос. Он бесцветным голосом продиктовал указания:

– Что ж, Мона должна, как мы договорились, пройти полное обследование. При малейшем отклонении мы немедленно решим, что делать. Если же все хорошо, увидимся в сентябре. Пусть хорошенько отдохнет за лето, но встречи с детским психиатром надо продолжить. Он, насколько я могу судить, проделал с ней замечательную работу. Я непременно свяжусь с ним после каникул.

Мона обомлела. Конечно, заключение Ван Орста позволяло ей продолжить походы с дедом в музей в июле и августе, и это прекрасно, но что она скажет родителям и ему, доктору, когда он захочет встретиться с несуществующим психиатром? Она вежливо улыбнулась, а про себя подумала: “Диди что-нибудь придумает”.

Дверь за Моной и Камиллой закрылась. Ван Орст остался сидеть перед заваленным бумагами столом. Он налил себе черный кофе и надолго задумался. А потом прошептал с интонацией Шерлока Холмса:

– Все это держится на ниточке…

* * *

Анри ужасно обрадовался, когда узнал, что летом их с внучкой музейные уроки по средам продолжатся, и важно сказал Камилле, что таинственный детский психиатр по-прежнему будет принимать Мону в своем кабинете. Камилла попыталась узнать что-нибудь еще, но он напомнил ей уговор: она доверяет ему и не задает вопросов. Она смирилась. А Анри уже думал о музее Бобур. Да-да, о Бобуре, потому что в Орсе остался только один из намеченных уроков и скоро они перейдут к третьей части огромной художественной панорамы, предназначенной для глаз единственной, но самой драгоценной зрительницы – его внучки Моны. Он предупредил ее заранее и описал, как выглядит следующее хранилище сокровищ с приделанными снаружи толстыми разноцветными трубами и эскалаторами в прозрачных футлярах, расположенное на другом берегу Сены, недалеко от старинного квартала Ле-Аль. Мона задрожала от нетерпения. Но прежде предстояло познакомиться с последим шедевром в музее Орсе. Это произведение как бы содержало в концентрированном виде все черты, которые они успели отметить в живописи XIX века, и в то же время предвещало бесчисленные причуды новейшего времени. Мона приготовилась и на этот раз съела по дороге только одну порцию мороженого. Анри привел ее к маленькой, тридцать пять на сорок пять сантиметров, картине голландского художника, которому было суждено произвести революцию в искусстве.

Деревенский пейзаж с двумя стогами сена в центре и еще одним поменьше, справа вдали. Художник расположился чуть слева от них и видит их сбоку. Чтобы удостовериться, что это действительно стога, стоит прочитать название на табличке, потому что, если бы не небо со слоистыми кисейными облаками,