Читать книгу - "Глаза Моны - Тома Шлессер"

требовал Ленотр при Людовике XIV. Гейнсборо вдохновляли эти модные в ту пору английские парки с контрастными пейзажами. Он видел в них отражение естественного разнообразия жизни и человеческих эмоций. Этот юный художник, чей талант развился так рано, говорит нам, как важно выражать свои чувства всеми возможными способами. Беседа – не пустое, а жизненно важное занятие. Посмотри: у молодого человека шпага. Значит, он принадлежит к английскому аристократическому обществу. Оно очень отличается от нашего сегодняшнего, зажатое в тиски традиций и условностей, где нормой считалась сдержанность. Гейнсборо не оспаривает этих правил и не бунтует против них, однако советует нам доверять своим чувствам и учиться выражать их. Не знаю, “романтично” ли это в том смысле, какой вкладывают в это слово сегодня, но художник, несомненно, предвосхищает направление в искусстве, которое зародится в Европе спустя полвека и которое действительно назовут “романтизмом”.

– Диди, а дети у них были, у Томаса и Маргарет?

– Две дочери. Томас их обожал и часто писал. Впрочем, Гейнсборо написал много детских портретов, именно этим и прославился в 1760-е годы. В то время на детей наконец начинали обращать внимание, понимать их, думать об их внутреннем мире, вместо того чтобы просто дрессировать как маленьких взрослых. Это была настоящая революция, одним из зачинателей которой стал философ Жан-Жак Руссо.

– Но я-то, ты знаешь, люблю тебя как раз за то, что ты всегда разговариваешь со мной как со взрослой.

– Вот и будем продолжать в том же духе! Итак, я сказал, что в 1760-е годы Гейнсборо получил признание. Слава его достигла высшей точки в 1770–1780-х, когда он писал портреты королевской семьи. Царствовал тогда Георг III, Англия при нем переживала начало индустриальной революции. Но у художника не задались отношения с официальной Королевской академией, там не жаловали его картины, на выставках вешали их слишком высоко, так что они были плохо видны. Поэтому он предпочел выставлять свои произведения у себя дома, в более свободной и подходящей обстановке. Ведь его живописи важно привлечь внимание зрителей к мельчайшим деталям, вплоть до толщины живописных слоев, структуры и зернистости холста. Она манит нас, почти как Маргарет манит взглядом. Картины Гейнсборо хочется не только рассмотреть, но и пощупать, прикоснуться к ним рукой.

Мона вспомнила, как замечательно было смотреть на скульптуру Микеланджело с непривычной точки зрения, сидя у деда на плечах. И ей захотелось снова пережить встряску от иного восприятия, на этот раз подойдя к картине вплотную. Она попросила деда отвлечь смотрительницу разговором. Анри понял, какую проказу задумала внучка, но согласился, подумав, что ей, скорее всего, никогда больше не представится случай разглядеть картину Томаса Гейнсборо вблизи и что, пожалуй, стоит помочь ей получить это незабываемое впечатление. И вот Мона, ускользнув от строгого надзора, почти уткнулась носом в складки розового платья и голубую с белыми бликами туфельку. Это было так прекрасно, так волшебно, что она протянула руку и, вообразив себя в мастерской художника, в том далеком времени, тихонько-тихонько дотронулась до шелковистого, как лепесток шиповника, краешка касавшегося земли подола. И погладила его.

По залам Лувра разнеслась тревожная сирена.

14. Маргерит Жерар. Слабого пола не бывает

В то утро мадам Аджи никак не удавалось утихомирить учеников, взбудораженных тем, что пришедший к ним на урок агроном пообещал в обед устроить дегустацию экзотических овощей и фруктов. Диего бежал вместе другими в столовую и думал, что все эти штуки, названия которых он первый раз слышал: мангольд, ямс, кейл, голубика, – наверняка “в сто раз вкуснее, чем хэппи-мил в Макдональдсе”, в его устах это была наивысшая похвала. Однако за столом восторги поутихли: к сваренным на пару миниатюрным овощам никто не притронулся, они остались лежать на тарелках, как приклеенные. Мона через силу съела чуть-чуть и примеривалась выбросить остальное в мусорное ведро. Диего тоже вряд ли понравилось угощение, но ему очень хотелось верить, что это здорово и очень вкусно, поэтому он шумно жевал и каждый раз, проглотив кусок, громко объявлял: “Супер!”

Хлипкий Диего не чувствовал, что других раздражает его манера строить из себя тонкого гурмана, пока к нему не подошел парнишка покрепче, который велел ему заткнуться и залепил половиной мандарина в лицо. Диего не сопротивлялся. На глаза его навернулись крупные слезы, он кое-как доел свою порцию и молча пошел бродить с отрешенным видом по двору.

Мона все это видела. Парень, напавший на Диего, был тот самый ужасный второгодник Гийом. Ей стало больно и стыдно за то, что он ей нравился. После обеда она нарочно стала крутиться вокруг футбольного поля, где играли мальчишки, чего раньше никогда не делала. Мяч летал от одних ворот к другим, игроки толкались и вопили. Она смотрела на Гийома, грубого, противного и в то же время такого прекрасного. Вдруг между двумя пасами он остановился и крикнул ей:

– Хочешь, что ли, опять мячом по башке получить?

Мона ничуть не испугалась. Скорее удивилась. Надо же, Гийом, бездушный Гийом, вспомнил о том, что случилось с ней два месяца назад. Внезапно расхрабрившись, она звонко выкрикнула:

– Гийом!

Игра остановилась.

– Гийом! – повторила она. – Я видела, как ты поступил с Диего в столовой. Никому не скажу – ненавижу доносчиков. Но это мерзко. И по-моему, недостойно тебя.

Гийом ошалел, его захлестнула безотчетная ярость, и он подскочил к стоявшей, гордо выпрямившись, Моне. Но, плохо соображая, что делать, повел себя неловко и нелепо: дернул за висевший на шее Моны талисман, но недостаточно сильно, чтобы порвать леску. В ответ Мона влепила ему пощечину. Все, кто был во дворе, оглушительно зааплодировали. А Гийом покраснел, отступил и, весь красный, вернулся на поле.

* * *

Ну, уж на этот раз, пообещал себе Анри, ничто не помешает ему выполнить задуманное. В прошлый раз он наметил показать Моне пастель венецианской художницы Розальбы Каррьеры, но Мона непременно хотела посмотреть на “влюбленных”, а для такого запроса больше подходил Гейнсборо. Однако на днях Лувр сделал счастливое приобретение: купил небольшую картину маслом малоизвестной художницы Маргерит Жерар. И посмотреть на нее будет вдвойне приятно. Во-первых, он объяснит внучке довольно сложные вещи, а во-вторых, и сам будет рад полюбоваться новинкой.

Девушка с уложенными в сложную прическу волосами и свисающими буклями, в белом атласном платье с кринолином сидит на низкой скамейке в профиль к зрителю, чуть наклонившись влево. Скамейка, на которой жесткими складками топорщится подол ее платья, занимает нижний правый угол холста. На синем бархатном сиденье с