Читать книгу - "Комод с цветными ящиками - Оливия Руис"

– Она хотела защитить тебя, понимаешь.

В глазах Пепиты внезапно вспыхивает ярость. Такая, какой я никогда прежде не видела. В глубине ее зрачков проступает лицо Рафаэля, их цвет меняется от всей напрасно пролитой крови. Я пытаюсь успокоить ее, говорю, что почти сразу узнала о том, что сделали с Рафаэлем.

– Пепита, я знаю. Я имею в виду… подробности. Я давно уже знаю, mamá[67].

«Сменить тему, скорее сменить тему», – думаю я.

– Люди говорят о тебе, Пепита, ты стала символом сопротивления. Я не понимала этого, пока не вернулась в Нарбонну. Рафаэль тоже важен для нашего страдающего народа. Он пожертвовал собой, никто его не забудет.

Мне кажется, что я должна заполнить паузу и, конечно, перегибаю палку. Ульрих чувствует мое замешательство. Он рассказывает, как немая женщина, которая присматривает за кладбищем, в обмен на еду научила Пепиту языку глухонемых. Пепита то и дело перебивает его странными жестами. Чтобы не обижать ее, я киваю, как будто все понимаю, но у меня плохо получается притворяться.

– Когда la muda[68] ушла, Пепита снова погрузилась в молчание. Преданный Ульрих пожертвовал собой, чтобы выучить основы языка немых, чтобы у нее был кто-нибудь, кого можно утомлять своими историями, – усмехается он.

Бам! Третий подзатыльник. Я улыбаюсь.

– Так, сегодня я решил, что пойду на работу после третьей затрещины! И три уже было. Приходите вечером на общий ужин, все будут так рады видеть тебя, Рита. И ты приходи, Пепита. Ну, тебе-то будут рады, только если ты принесешь mantecados, – говорит Ульрих.

Четвертый подзатыльник. И Пепита крепко целует Ульриха в щеку. Так же, как целовала Рафаэля. Или меня. Как я целую Кали.

– ¡Adiós palomas![69] Жду вас сегодня вечером.

Ульрих уходит, и мы сидим как две дурочки. Похоже на первый день в школе. Молчание тяготит, но ты не знаешь, как его нарушить. Мы начинаем общаться ласковыми жестами. Я беру резинку для волос, которая валяется рядом, и начинаю заплетать Пепите красивую косу, подпиливаю ей ногти. Вспоминаю, как всего неделю назад заботилась о Хуане. И без слов можно сказать так много… Пепита соглашается на все, что я с ней делаю, смотрит на меня будто на своего сына, внимательно разглядывает каждый квадратный сантиметр. Как будто боится, что я исчезну и она меня не запомнит. Я так же смотрела на Хуана. Все твердили, что я устала, что мне нужно поспать… А я не хотела потерять ни секунды прикосновений к его коже. Как будто знала, что нас ждет.

* * *

Я прошу Пепиту поучить меня ее новому языку. Он очень красивый. Она считает, что я быстро все схватываю. Вообще-то, говорят, у меня талант к языкам, я ведь так быстро выучила французский.

Я разминаю напряженные плечи Пепиты и вдруг замечаю, что она нетерпеливо перебирает ногами. Со вчерашнего вечера ей не сидится спокойно.

– Тебя что-то тревожит, mamá?

Пепита вскакивает, достает из шкафа свою грифельную доску: «Отомсти за меня. Отомсти за нас. Вернись в Мадрид. Найди убийцу Рафаэля и убей его».

Она начинает рыдать. Я ошеломленно читаю и перечитываю написанные слова. Обнимаю ее. Она отталкивает меня, снова хватает доску, стирает написанное и снова пишет: «Por favor cariño»[70]. Иначе она не сможет жить. Я понимаю. Сидеть сложа руки, зная, что убийца ее ребенка спокойно живет, разгуливает по улицам Мадрида… Так можно навсегда остаться немой.

Не находить слов, чтобы утешить ее, больнее, чем держать во рту горящие угли. На секунду я задумываюсь о просьбе Пепиты, и вдруг меня накрывает гнев и желание почувствовать адреналин сражения. Вся моя ненависть собирается в огненный шар, пробуждает во мне бешеную силу. Но я быстро прихожу в себя, отступаю в сторону от ярости Пепиты, заражающей все вокруг. Это безумие. Еще одна смерть ничего не изменит. Но я не стану той, кто лишит ее последней надежды. Я отказываюсь. Нет, я должна поддержать ее. Снова меняю решение. Но это тоже плохо. И снова…

Я беру доску, потому что мне не хватает смелости солгать вслух. Она сразу почувствует ложь. «Mamita[71], я сделаю это».

* * *

Узнав имя убийцы сына, Пепита замуровала себя внутри жгучего желания отомстить. Но бывают и такие дни, кода мы занимаемся только изучением ее нового языка – как будто у нас выходной. Двусмысленности, возникающие из-за моих ошибок, смешат Пепиту. Она пишет на доске: «Нет, ты не сказала, что голодна, ты сказала, что очень хочешь секса».

Все это не похоже на то, ради чего я приехала, но меня все устраивает. Любовь, которой я больше не нахожу в ее словах, читается в ее взгляде. Этот взгляд говорит: ты исключительная, никому и никогда не позволяй заставить тебя в этом сомневаться. И одно это уже гораздо больше, чем давал мне Андре. И мне не приходится тратить силы, притворяясь счастливой ради Кали.

Иногда, спасаясь от тяжелого как свинец молчания, я начинаю говорить без остановки:

– Видишь, Пепита, мир упускает что-то важное. Представь, если бы у человечества с самого начала был универсальный язык, вроде языка глухонемых! Подумать только, как это изменило бы нашу жизнь – жизнь таких, как мы. Я имею в виду тех, кто покинул родину против своей воли. Приехав во Францию, мы могли бы все объяснить, рассказать, что у нас происходит и почему мы теперь живем здесь. Не замирать, не извиняться за свое присутствие, ведь мы просто пытались выжить!

Пепита берет меня за руку, целует ладонь. Она протягивает мне синий платок и вынимает из декольте прозрачный, заткнутый пробкой флакон размером с мой мизинец. Дрожь пробегает по моему позвоночнику. Я здесь уже пять дней, и мы больше не говорили об обещанной мести. Я готова и отказаться, и немедленно поехать в Мадрид. Я то представляю Рафаэля и моих родителей, гордых, ожидающих от меня этого поступка. То цепенею от страха при мысли о том, как буду жить, отняв чью-то жизнь. Но, черт возьми, Рафаэль и мои родители заслуживают хотя бы этого! А что, если у франкистов есть радар, который улавливает «красный ген» и позволяет им всегда быть на шаг впереди? Пепита уверена, что у нас все получится. Но как? Об этом ни слова нет в ее переписке с племянником, который встретит меня там и узнает по платку. Рафаэль хотел бы увидеть, как я сажусь на этот поезд, чтобы найти себя, а не для того, чтобы отомстить. Вот чего бы он хотел от меня.

Постепенно приходя в себя, я чувствую огромную боль. Вижу себя, вот я здесь – воплощение всех надежд этой женщины, такой уязвимой, лишенной возможности говорить. Все ее чаяния сосредоточены в маленьком флаконе с ядом. И все-таки эта затея кажется мне жалкой. Она не вернет нам ни Рафаэля, ни других. Но я понимаю потребность Пепиты объединиться и дать отпор врагу. Это единственные почести, которые мы можем отдать нашим мертвым.

Однако моя дорогая Пепита отчасти потеряла рассудок, и я должна защититься от ее безумия. Так, в последний раз она помогла мне – став зеркалом, в котором отразилось все, чему я не должна поддаваться.

Я снова чувствую себя сиротой.

Возможно, платок, завязанный на запястье, прибавит мне смелости.

7

Билет на поезд

Снова ехать на поезде в Испанию – все равно что разматывать нить истории в обратную сторону. Пропуская жуткие моменты. Подолгу задерживаясь на лучших. Рафаэль… Мысли о нем вновь пробуждают мое тело. В вихре промчавшихся лет, пока я растила Кали и боролась с болезнью Хуана, я забыла, что я женщина и мое тело – чудесный инструмент, позволяющий избавиться от чувства