Читать книгу - "Комод с цветными ящиками - Оливия Руис"

Оливия Руис

Комод с цветными ящиками

Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Главный редактор: Яна Грецова

Руководитель проекта: Дарья Башкова

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайнер: Денис Изотов

Редактор: Марина Кокта

Корректоры: Анна Кондратова, Зоя Колеченко

Верстка: Максим Поташкин

Иллюстрации: Марина Бесфамильная

Разработка дизайн-системы и стандартов стиля: DesignWorkout®

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© 2020 Olivia Ruiz

Originally published by JC Lattes, Hachette group. Russian translation rights arranged through Vicki Satlow of The Agency srl.

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина Паблишер», 2025

* * *

Родителям, брату и всей моей семье

Нино

Молча сгорать – это самая страшная кара, какой мы можем подвергнуть себя[1].

Федерико Гарсия Лорка. Кровавая свадьба

…Человек не должен отрываться от родины, жизнь на чужбине рождает ощущение обездоленности, от которого рано или поздно тускнеет душа[2].

Пабло Неруда. Признаюсь: я жил. Воспоминания

Пролог

Мы с Папи́[3] сдвинули мебель к стене и танцевали всю ночь напролет, обливаясь слезами. Так становилось легче. Моя дочь Нина проснулась и присоединилась к нам. Мы уже успели заразить ее этим вирусом. В тот день я не хотела оставлять Папи одного. Бабушка умерла, и у него больше ничего не осталось.

Запыхавшись, я поднимаюсь пешком на Холм[4], в одной руке сумка, в другой – спящая дочь. Я измучена горем, и вдруг мне кажется, что я – это моя бабушка, восемьдесят лет назад поднимавшаяся в Пиренеи. Дрожащая. Потерянная. Оторванная от своей земли. Как я теперь – оторвана от нее.

Столько людей пришло почтить ее память, мы с Папи и половины из них не знали. Она унесла в могилу немало секретов, негодяйка… От этого мы почувствовали еще бóльшую гордость за то, что два первых места в ее сердце принадлежали нам.

Ноги болят. Сакре-Кёр, кажется, стала выше на пару этажей – как в те ночи, когда я возвращаюсь домой, слегка перебрав. Я останавливаюсь. Осталось метров шесть. Просто возьми и сделай, как говорила Абуэла[5].

Я открываю дверь в квартиру, включаю свет, а там он. Комод. У меня дома. Посреди гостиной, которая служит и кухней тоже. Бабушка творит волшебство даже теперь, когда ее не стало. Я улыбаюсь. И плачу. И вдруг меня прошибает мысль: что мне делать с этим чертовым комодом? Тридцать квадратных метров – нам с Ниной хватает. Но делить их еще и с комодом будет непросто.

* * *

Мне было четыре года, когда в бабушкином доме появился загадочный предмет, вызывавший у нас столько жадного любопытства. Это событие так свежо в моей памяти, что кажется, будто и часа с тех пор не прошло. Мы с кузенами тысячу раз пытались заглянуть в комод, внутренний компас всегда безошибочно вел нас к проделкам, ящики всех цветов радуги притягивали как магнитом. В замок каждого из них были вставлены маленькие ключики, которые так и умоляли повернуть их, а из-за позолоченных металлических уголков ящики казались еще более недоступными. Но неизменно раздавался один из тех устрашающих пронзительных окриков, на которые была способна только бабушка. И мы бросались наутек. Очередная неудача обычно заканчивалась расширенным заседанием юных представителей нашей семьи, на котором мы строили гипотезы в области таинственной науки – бабушкологии.

– А что, если в желтом ящике моя фотография с сиамским близнецом, с моей сестрой, которая умерла во время операции, когда нас пытались разделить? Тогда стало бы понятно, откуда у меня шрам на голове…

У моего младшего кузена Максима были свои соображения насчет синего ящика:

– Думаю, Абуэла прячет там доказательство, что я – родной брат нашего кузена Янника. Я все время об этом думаю. Ведь я гораздо больше похож на него, чем на тебя. Когда ты родилась, у мамы возникли осложнения, она, наверное, стала бесплодной, вот меня и отдали ей, чтобы она не грустила.

Но наши вопросы о комоде оставались без ответа. В детстве я, пользуясь положением любимицы, просила, чтобы Абуэла открыла секрет, показала свои сокровища. Она с гордостью называла меня «мой подсолнушек». Но тут ничего не помогало. Последнее слово всегда оставалось за бабушкой, она все и всех подчиняла себе. Как и ее стряпня, она сначала неудержимо искушала, захватывала воображение, а затем душила своим пряным темпераментом. Но после еды во рту остается сладкий привкус, он успокаивает – ты уверена в том, что тебя горячо любят.

Я так долго ждала, что едва не умерла теперь, когда это все же случилось. Столько лет я усмиряла свое нетерпение, и наконец узнáю, почему бабушка так яростно оберегала секреты, хранившиеся в этих десяти ящиках. Она называла их: «тайники памяти».

Я уложила дочку спать. Нина так на нее похожа. Надеюсь, я буду такой же хорошей мамой, как моя. Я поставила пластинку Эннио Морриконе. Абуэла… Никто и никогда не называл ее иначе. Абуэла – это слово идеально подходило ее черным глазам и смуглой коже. Абуэла, глава мафии. В моей семье, из поколения в поколение, бабушку всегда называют «Абуэла».

Прохожу мимо комода, чтобы налить себе чая. Слезы и улыбка внезапно появляются на моем лице, как гости, которых обычно сажают подальше друг от друга. На кончиках пальцев рождается ощущение: мне восемь лет, и я переживаю целую гамму чувств – от лихорадочной зависти до уже подернутого грустью понимания, что вот-вот будет перевернута важная страница моей жизни. Во мне все клокочет. Я беру себя в руки. Сантименты – то, что она ненавидела всей душой. Я никогда не видела, чтобы она плакала, и знала, что ее любовь ко мне такая же крепко спаянная, как она сама. Какой была и я. Почти. Какой хотела быть.

В нашей семье говорили много и громко, но при этом ничего не могли друг другу сказать. Только раз Абуэла ответила на одно из множества моих «я люблю тебя». Она сказала: «Мы тоже тебя любим». Но я не переставала повторять ей это. В конце концов мне даже понравилось, что говорю это только я. Любовь ко мне сочилась из всех ее пор, каждую секунду. Слова были не нужны. Как и нежные прикосновения. Иногда, не сводя с меня глаз, она гладила собаку. И всю полученную ласку собака радостно передавала мне.

Огромный дубовый комод, десять ящиков. Три не очень ровных ряда по три ящика, и еще один розовый ящичек в самом низу. Моя страсть ко всему запретному с годами не ослабела, кажется, вот-вот – и я суну руку в огонь. Я не свожу глаз с десятого ящика, самого маленького, которого тут быть не должно. С самого загадочного.

Не удержавшись, моя