Читать книгу - "Одинокая ласточка - Чжан Лин"

всего-навсего цифра, а любую цифру в мире можно подделать, тайна дня рождения младенца находится в руках матери. Мне тогда и в голову не пришло, что А-янь, желая скрыть происхождение ребенка, нарочно передвинула эту дату на полгода с лишним вперед. А еще я не додумался, что А-янь распрощалась с единственной земельной собственностью, которую она унаследовала от предков, вовсе не от безденежья, а просто потому, что на плантации некому было работать. Решение было спонтанным, принятым безо всякого тайного умысла, но неожиданно оно уберегло ее потом от большой беды: так как за А-янь не числилось никакого земельного имущества, ее записали в бедняки. Но об этом позже.

Я вдобавок допустил до смешного нелепую ошибку – напрочь забыл, что главной причиной для возвращения может быть тоска по родной стороне.

В общем, получив мамино письмо, я сразу передумал ехать обратно. Только я мало-помалу набрался смелости, чтобы одолеть зверя в сердце, как меня заставили сражаться с целой чащей этих зверей. Во всей реке под сорока одной ступенью не хватило бы воды, чтобы отмыть грязь, которой запятнали А-янь эти слухи. Я не смог бы быть вместе с такой женщиной, невозможно было представить, чтобы я всю жизнь прожил в таком позоре.

Поэтому я изменил планы. Я решил, что худо-бедно продержусь в академии еще несколько месяцев. За это время я помещу в газету объявление о разрыве отношений с Яо Гуйянь (в те годы горожане именно так сбрасывали оковы брака). Полное разочарование в А-янь привело к тому, что мне захотелось как можно скорее обзавестись семьей. Сделаю по старинке, думал я, попрошу надежного человека сосватать мне честную, порядочную девушку, увезу ее с собой в деревню Сышиибу, чтобы она заботилась о моей матери, с которой я так редко теперь вижусь.

Мне было всего двадцать три, но я ощущал себя старой птицей с подбитыми крыльями, которая мечтает об одном – вернуться в родное гнездо и тихо, сжавшись в комок, дожить свои последние годы. Еще не узнав как следует неба, я уже утратил желание летать.

Через несколько дней я объявил в наньтунской газете, на самом видном месте, что порываю с А-янь. Боясь, что до Сышиибу новость не дойдет, я послал домой газетную вырезку и велел маме передать ее А-янь лично в руки. Я вдруг почувствовал, будто сбросил с души огромный камень, который давил на меня несколько лет. Вероятно, подсознательно я давно хотел это сделать, только все не было удобного случая, а теперь А-янь сама нашла для меня идеальный предлог.

Но моя радость была недолговечной. Глубокой ночью, когда все стихло, присмиревшие было комары один за другим налетели, звеня, на мою совесть, вернее, на тот жалкий ошметок, который от нее остался, прогнали сон. Существовало великое множество способов уладить дело с А-янь – например, поговорить с ней с глазу на глаз, например, мягко объяснить ей все в письме, например, отправить к ней на разговор почтенного, уважаемого старика. Почему же я выбрал именно такое средство, зачем публично унизил ту, что когда-то была ко мне добра?

Злость. Это была злость.

Ответ до того меня ошарашил, что я вскочил с кровати и потом долго не мог улечься.

Я знал А-янь с первого дня ее жизни, я видел, как ее мама в первый раз поменяла ей пеленку, я научил ее первому иероглифу. Мои чувства к ней устремлялись вперед, словно речная вода, и с каждым новым поворотом открывался новый пейзаж. Привычка, жалость, нежность, забота, сострадание, отвращение, изумление, восхищение, ревность… Я ворошил этот спутанный клубок и никак не находил в нем следов любви – до тех пор, пока не отыскал злость.

Откуда взяться столь ярой злости там, где нет любви?

В этот самый миг я вдруг понял: я никогда не смогу изгнать эту девушку из своего сердца, и неважно, жена она мне или нет, неважно, что и в какой газете я публиковал.

Почти всю ту зиму я проболел, меня месяцами изводила непонятная лихорадка, иногда я бредил от жара, не осознавая, где я. Но я был почти даже рад этому своевременному недугу, мое тело все-таки сжалилось над душой и дало мне вескую причину не возвращаться на новогодние праздники в деревню. Встретиться лицом к лицу с той, у кого спрятана в кармане газетная вырезка, было выше моих сил. Настроение мое в те дни было гадким, как заплесневелая одежда, я на все искал предлог – предлог, чтобы не вставать с постели, предлог, чтобы не идти на работу, предлог, чтобы не покидать четырех стен, предлог, чтобы ни с кем не видеться, предлог, чтобы молчать, предлог, чтобы говорить, предлог, чтобы сдержаться, предлог, чтобы вспылить… Можно сказать, Небо меня берегло: каждый раз, когда я был близок к отчаянию, оно тут же посылало мне предлог.

К весне лихорадка наконец отступила, я сел на кровати и увидел, что ветви олеандра за окном общежития усыпаны розовыми бутонами. Я вздохнул: хорошо хоть весну не пропустил. Пошатываясь, я добрел до комнаты командира отряда, постучал в дверь.

– Твою ж мать, – изумился он, – ты пока лежал, на человека был похож, а как встал – вылитый скелет!

Постепенно я взял себя в руки, даже позвал командира сходить со мной за компанию в самое известное городское ателье, где заказал себе темно-синий халат из тонкого сукна. Я думал надеть его на смотрины, мне не хотелось знакомиться с девушкой – возможно, будущей женой – в униформе. Пока ты жив, надо как-то жить, я намеревался отрезать прошлое, как рваную ветошь, и начать все с чистого листа.

Но этот лист так и не был перевернут.

В конце апреля, когда я только-только забрал из ателье свой новый халат (наденешь – всюду выпирают кости) и готовился к первой встрече с потенциальной невестой, в полицейской академии произошли большие и непредвиденные перемены.

Было за полночь, когда нас вдруг разбудил пронзительный звук свистка, всех преподавателей и студентов согнали по тревоге на спортплощадку. Торопливо зажгли газовые фонари, и в их свете я увидел, что на стадионе тьма народу. Ректор, судя по его виду, тоже был застигнут врасплох: очки съехали, растрепанные волосы выбивались из-под головного убора, лезли в глаза.

Он коротко передал срочный приказ руководства: мы должны были в течение получаса упаковать все свои вещи и немедленно отправиться на спецзадание. Я заметил, что ректор особо выделил слово “все”. Раньше, когда нас куда-то посылали, начальство всегда упоминало, чтобы мы брали с собой только самое необходимое, но