Читать книгу - "Одинокая ласточка - Чжан Лин"

чтобы она увидела мое лицо сразу, как только научится запоминать людей.

Я взял А-мэй на руки, вошел в кухню и встал позади А-янь. Огонь в очаге подхватил мою тень и бросил ее А-янь на спину. Она ощутила тяжесть, но головы не повернула.

Я прочистил горло.

– А-янь, я только хотел сказать…

– Я знаю, что ты скажешь, – оборвала меня А-янь, – я получила ту газету.

Я порадовался, что она не обернулась и не видит выражение моего лица.

– Вообще-то я сначала не собирался прыгать с корабля. Думал, побываю на той стороне, разведаю обстановку, если не понравится – придумаю, как вернуться, – промямлил я.

Говоря это, я попросту не осознавал своего невежества. Всех сослуживцев, поднявшихся со мной на борт, но не спрыгнувших, как я, в воду, вместе с командованием отправили на Тайвань. Большинство из них навсегда простились с родным домом, возвращения дождались разве что единичные долгожители, и то лишь сорок-пятьдесят лет спустя. К тому времени я давно умер.

– Я вернулся, чтобы сказать тебе…

Я обнаружил, что слова, дойдя до горла, вдруг застыли твердой коркой и застряли внутри.

Я снова откашлялся, выплюнул корку.

– То, что наплел тогда Сопливчик… не я эти слухи разносил. Правда не я.

Меха внезапно стихли. А-янь неотрывно смотрела на темно-серую закопченную стену, как будто пыталась продырявить ее взглядом.

Наконец она повернулась ко мне и спросила:

– То есть ты ради этого прыгнул с корабля?

Я кивнул.

А-янь проводила меня в заднюю часть дома, заперла снаружи и вдобавок завалила дверь, сгрудив перед ней связки дров. В этой половине давно никто не жил, у окна и под притолокой блестела паутина. Казалось, это было настоящее убежище, где можно скрыться от посторонних глаз.

До этого А-янь подозвала А-мэй, указала на меня и спросила:

– Знаешь, кто это?

А-мэй покачала головой. А-янь сказала:

– Это твой… дядя.

Перед “дядей” А-янь сделала паузу, точно выискивала в горстке безобразных именований одно более-менее приличное.

А-мэй не знала, что значит “дядя”, она стала играть с этим словом, как с новой игрушкой, раз за разом перекатывать его на язычке.

– Хочешь, чтобы дядю поймали и отрубили ему голову, или не хочешь? – А-янь сделала суровое лицо и чиркнула ребром ладони по шее.

Личико А-мэй застыло, губы скривились.

– Не пугай ребенка. – Я хотел вмешаться, пока А-мэй окончательно не заплакала, но рука А-янь, будто железная дубинка, преградила мне дорогу.

– Если не хочешь, чтобы дядю поймали и отрубили ему голову, никогда и никому про него не говори. Ни единого словечка. Поняла?

А-мэй растерянно кивнула.

– Что ты поняла? Повтори маме. – Взгляд А-янь держал крепко, как тиски.

– Дядя, нельзя говорить, – пролепетала А-мэй.

Она вдруг пролезла у матери между ног и крепко обхватила мою штанину. По моей голени пополз червячок, теплый, мокрый и чесучий, но я даже не пошевелился. Это была ее слюна.

– Не надо рубить голову, – захныкала А-мэй.

У меня в носу защипало, и я тут же понял, что сейчас произойдет. Невозможно было допустить, чтобы эта щипучая вода сбилась с пути, поэтому я подхватил А-мэй на руки и спрятал за ее личиком свои глаза.

Войдя в комнату, где давно никто не жил, я услышал, как вздыхает под моими подошвами пыль. Когда эти потаенные вздохи наконец затихли, я услышал, как сдавленно ропщут сообщницы пыли на полу – пылинки, не придавленные ногами, но поднятые в воздух. Покой некоторых живых существ зиждется на непокое других живых существ – если пыль и сор тоже можно считать живыми существами.

Неся в руках крошечную масляную лампу, оставленную А-янь, я отыскал маленькую деревянную кровать, на которой раньше спал. В этом углу почти ничего не изменилось, все было как тогда, когда я покинул дом. Я приподнял скатанное, подернутое пылью одеяло и увидел, что под ним по-прежнему лежит старая подушка с набивкой из рисовой соломы, и у этой подушки в середине едва заметная вмятина – неужто отпечаток моей головы?.. Я лег, поместил затылок в эту вмятинку, и он идеально в нее вписался. Тело отчаянно взывало ко сну, но мозг упорно не желал отключаться. В мозгу непрерывно мельтешили всякие странные мысли, и тело, не в силах сопротивляться, беспомощно бодрствовало за компанию.

Я вдруг вспомнил Юэху.

С того дня, как мы расстались на песчаной тропе, что тянулась мимо ворот церкви пастора Билли, прошло целых три с половиной года. В цикле памяти три с половиной года – срок невразумительный, слишком долгий, чтобы воспоминания будоражили кровь, слишком короткий, чтобы смахнуть с них пыль и предаться ностальгии. Поэтому в то время я редко возвращался мыслями к Юэху.

А тут я вдруг без причины вспомнил Сопливчика. Только я забыл, как его звали, ведь я видел его имя всего один раз, на могиле. Воспоминания пришли вереницей образов: нашивка с цифрами “520”, булькающие в ноздрях сопли, пулевое отверстие чуть крупнее червоточины, шея без головы, с мышцами, которые сжались до размеров розовых зерен граната…

Еще я вспомнил командира отряда. Его звали Чжао Хайфа, я узнал это лишь в полицейской академии, тогда же, когда и он узнал из списка сотрудников, что я Лю Чжаоху. Однако я никогда не называл его “господином Чжао” или “начальником Чжао”, потому что эти обращения ничего не значили, по крайней мере, в моем представлении он не был ни тем ни другим. Как только я его вспомнил, в голове возник ряд картинок: я повалил его на землю, в его глазах шок и стыд леопарда, которого укусил заяц; темные, как тушь, морские волны вот-вот поглотят убитого, но его белый лоб упрямо не хочет уходить под воду…

Они с Сопливчиком оба умерли, но умерли по-разному. И лучше бы командиру отряда досталась смерть, как у Сопливчика, некрасивая, зато такая, что девушка, которая его ненавидела, забыла былую обиду и с чистым, как у Девы Марии, взглядом положила его себе на колени и сшила воедино его труп; такая, что знаменитая актриса, о которой он не смел и мечтать, без грима спела для него арию и даже разделась, показав ему то, чего он никогда не видел при жизни – красоту обнаженного тела.

Жена командира отряда с плачущим малышом на руках так, наверно, и ждет письма, которое никогда не придет. Все, кто знал, что стало с ее мужем, были уже на той стороне пролива, все, кроме меня. Только я мог рассказать этой бедной женщине правду, чтобы она отплакала свое, а потом собралась с силами и жила дальше. Небесный владыка неслучайно устроил