Читать книгу - "Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс"

– О, если бы шпага, о которой вы говорите, висела у меня на боку, с каким жаром я выхватила бы ее, чтобы разрубить эти постыдный узы рабства!

– Она к вашим услугам, моя верная герцогиня, как и все, чем я владею.

– А если, я поймаю вас на слове?

– Разве же история представляет пример трусости хоть одного Талейрана?

– Но, во всяком случае, никогда шпага ваших предков не обнажалась за более благородное дело. И какая была бы вам награда! Дворянство, освобожденное от рабства, принцы крови, вновь занимающие следуемое им положение, королева, избавленная, от томительной жизни, без власти, без кредита; наконец, король, который любит вас, овладевающий скипетром, скомпрометированным попом, не имеющим в сердце Бога: вот, храбрый Шалэ, цветы, из которых сплели бы вам венец. Людовик ХIII не задумался виновника столь благоприятной перемены вознаградить шпагой коннетабля: тогда ваше благосостояние основывалось бы на истинно добрых заслугах, и никто не выказал бы нам зависти, ибо вы были бы столько неуважаемы, сколько и могущественны.

– Прекрасный друг, какую навеяли вы на меня блестящую грезу!

– Легко обратить ее в действительность. Я знаю, что вам расположены оказать помощь и Гастон, и оскорбленный арестом маршал Орнано, и оба Вандома, слишком презираемые сыновья великого Беарнца.

– Что же надо делать, Мари? Говорите немедленно; кровь кипит у меня в жилах.

– Люблю я эту прекрасную решимость, – отвечала госпожа Щеврёз, лаская рукой лоб графа: – но необходимо искусно действовать в деле, которое кардинал сумел раскрасить в, глазах короля со своим обычным коварством. В силу его лукавых объяснений, Орнано не более изменник, который, пользуясь своим влиянием на молодого герцога Анжуйского, сумел вовлечь его в мнимый мятеж против своего царственного брата. Людовик ХIII, разгневавшись на предполагаемые происки маршала, возымел странное удовольствие арестовать его и с таким коварством, которому позавидовал бы сам его эминенция. Судите сами. Двор прибыл в Фонтенбло, в то время, когда вас услал куда-то его величество. Однажды утром Органи прогуливался с королем перед замком. Государь остановился и, указывая на одно решетчатое окно, сказал: «Смотрите, кузен, это та комната, куда был посажен Бирон когда блаженной памяти отец мой велел арестовать его за государственную измену…» И мрачный взгляд Людовика ХIII остановился на лице маршала, которое конечно было спокойно как у каждого невинного человека. Около полудня, т. е. во время ученья, увеличили число караула. Король сам командовал и отдал приказ войскам оставаться под ружьем в аллеях. Вдруг когда Людовик удалялся в свои покои, несколько сот кавалеристов получили повеление окружить замок в сумерки. Бедный Орнано, ничего не подозревая, ужинал у себя с кардиналом Ла-Валеттом, Шодбоном и Брионом. В десять часов вечера пришел паж от короля и потребовал немедленно маршала к его величеству, последний встал и тотчас же отправился в королевские покои. Пюилоран встретив Орнано на лестнице, хотел пойти вслед за ним, но швейцар загородил ему дорогу и объявил, что королю угодно принять маршала одного. Странные эти слова и необыкновенное движение между стражей возбудили в Пюилоране подозрение: он побежал к Монсье сообщить боязнь – не арестовали бы маршала. Гастон, надеясь выручить своего друга из беды, поспешил к королю; но последний, будучи извещен об этом, велел вывести Орнано через тайную дверь, и Галлье проводить его в комнату маршала Бирона… На другой день рано утром арестанта перевезли в Венсенский лес.

– Какая гнусная интрига!

– Не возмущайтесь, Шале: необходимо подражать такой именно интриге.

– Я не могу понять вас, герцогиня.

– Все готово для смелого замысла, и я надеюсь на его удачу. Монсье и все его дворяне, господа Вандомы со своими друзьями твердо решились истребить кардинала.

– Среди столицы?

– Нет, в его замке Флёри на опушке Фонтэнеблоского леса. Двор завтра возвращается в Фонтэнебло – и время его прибытия заговорщики избрали для исполнения своего замысла. Под предлогом большой охоты они возвратятся к кардиналу на рассвете, схватят его и под надежным караулом отведут в какую-нибудь крепость, находящуюся в распоряжении Монсье. В то время как изумленный министр подпишет освобождение Орнано для выкупа собственной свободы, королева, Гастон и принцы будут хлопотать у короля: они откроют ему глаза на поступки злого человека, отсутствие которого и будет причиной его падения, ибо Людовик столько же ненавидит его, сколько и боится. Более благоприятного случая мы не можем ожидать: король сердится на прелата с самой истории алмазных наконечников, в которой Ришельё вел себя настоящим школьником… Я считаю что колосс, пошатнулся; употребим еще усилие, и мы его опрокинем. Я сообщила свой план; все наши друзья одобрили его: если Бог поможет, Ришельё, отторгнутый от короля, останется без силы и без когтей. Но для достижения всех последствий такого прекрасного замысла, мы должны избрать человека высоких качеств, с возвышенной душой, сильного волей и рука которого не дрогнула бы. Монморанси или…

– Талейран, герцогиня: известно, что эти имена стоят друг друга.

– Друзья наши сказали это прежде, нежели вы подумали, и выбрали вас, граф единодушно.

– Я покажу себя достойным их доверия.

Граф исполнил бы свое обещание, если бы немедленно приступил к действию: ни препятствия, ни опасности не могли бы поколебать его решимости, которая, как все впечатления у пылких людей, была у него мимолетна. В то время, когда госпожа Шеврёз в тайном собрании у королевы обсуждала окончательно экспедицию в Флери с Гастоном, Вандомом, графом Море, Пюилораном, Рошфором и другими заговорщиками, ветреный Шалэ, не зная хорошенько образа мыслей Балансе, желая сделать из него прозелита, поступил крайне неосторожно, вверив ему замыслы заговора. Дворянин этот был именно горячим сторонником кардинала; он с живостью представил графу, что важному сановнику бесчестно вступать в заговор против первого королевского министра, в особенности против духовного: действие вдвойне преступно, которое если и избегнет кары на земле, то неминуемо навлечет вечное проклятие на своих виновников. Шалэ, как мы уже сказали, слабый, неспособный оспорить ни малейшего довода, суеверный даже выше легковерия своей эпохи, был мгновенно поражен горячими представлениями своего собеседника. Последний, видя произведенное им глубокое впечатление, прибавил еще более уверенным тоном, что попытка, которую он называл преступной, не удастся, будучи открыта бдительным кардиналом, с которым шутить опасно, и что топор палача, поражающий в одно время жизнь и честь семейств, заблестит над головами виновных.

– Рассчитывали ли вы, граф, воскликнул Валансе в заключение: – Рассчитывали ли вы на эшафот, в своем безумном предприятии?

Шалэ остолбенел при этом страшном вопросе; вся его решимость исчезла: он видел только палача, он слышал стук его топора, раздававшийся в отдаленных веках.