Читать книгу - "Первая на возвращение. Аристократка в Советской России - Ирина Владимировна Скарятина"

"Верхняя полка сломана, – резко объявил он. – Она не выдержит веса никого из нас. И как мы оба будем спать на нижней? Она слишком узкая".

Итак, я позвала проводника, а он привёл другого, который, исчезнув на некоторое время, вскоре вернулся с третьим. Они все втроём попытались закрепить полку, но та ни в какую не поддавалась.

"А что если вам удастся забраться туда, пока мы её держим, и не двигаться всю ночь? Тогда она, возможно, не упадёт", – предложил мне один из них и, судя по всему, был удивлён и огорчён, когда я решительно отказалась от подобного эксперимента.

Итак, три проводника спорили, снова и снова пытаясь справиться со злополучной полкой, и подняли такой шум, что в конце концов из своего отсека по другую сторону от нас выглянул начальник поезда и спросил, в чём дело. Узнав о сути, он очень любезно предложил поменяться с нами купе, так как был совершенно один и всё равно занимал только нижнее место. Мы же с благодарностью приняли его предложение и, расстелив постель, устроились на ночь.

На каждой станции толпы людей, заходя в коридор, громко звали проводника и требовали, чтоб им предоставили места для ночлега.

"Если нет, то мы проведём ночь, сидя на нашем багаже прямо тут", – заявляли они, и измученный проводник с трудом убеждал их, что все купе заняты и никого больше не получится разместить.

Один раз в вагон вошёл красивый молодой кавказец со следовавшей за ним женой лет четырнадцати на вид и черноглазым ребёнком на руках, завёрнутым в шаль.

"Вы не могли бы нас впустить? – взмолился он. – В третьем классе нет мест, а мы так долго стояли и очень устали. Я даже могу немножко заплатить". И он стал развязывать узел на носовом платке, в котором, очевидно, хранились деньги.

Но проводник был непреклонен. "Нет, вы не можете ехать в вагоне второго класса с билетами в третий", – строго отрезал он.

"Но мой ребёнок – я должен о нём заботиться. Ему требуются подходящие условия".

"Тогда покупайте билеты второго класса или уходите". И проводник вытолкал маленькое семейство в соседний вагон, причём отец сильно протестовал, крича, что все классы должны быть упразднены.

"Именно так, – проворчала старуха, стоявшая в коридоре и наблюдавшая за этой сценой. – Иначе я не вижу, чем это лучше старого режима".

"Не волнуйтесь, мы ещё к этому придём, – сказал другой пассажир, мужчина. – Дайте нам время. Мы не можем сделать всё и сразу".

"Но до тех пор, пока их не упразднят, я обязан защищать свой второй класс", – парировал проводник, принявшись выгонять очередную семью, которая только что вломилась.

Ему всегда удавалось дать отпор пришельцам и заставить их исчезнуть, но поскольку шум возобновлялся каждый раз при остановке поезда на станции, то спали мы рвано и были рады, когда настало время вставать.

Наш состав шёл медленно, в среднем около восемнадцати54 миль в час, и так как нам сказали, что мы прибудем в Орджоникидзе не раньше семи часов вечера, то мы устроились так удобно, как только смогли, чтобы провести долгий-предолгий день.

"По крайней мере, здесь тепло, – заметил Вик, – и после дьявольского холода Ростова нам, может быть, удастся избежать пневмонии. Неизвестно, что нас ждёт в этом Орджоникидзе, так что давай наслаждаться теплом, пока оно у нас есть".

Мы позавтракали козьим сыром, чёрным хлебом и минеральной водой, которые привезли с собой из Ростова, не желая рисковать возможностью попасть в сомнительный вагон-ресторан, а затем уговорили красного генерала выпить немного нашего растворимого кофе, который, по его признанию, оказался несравненно более ценным изобретением, чем американское средство от насекомых.

В течение всего утра мы не видим ничего, кроме бесконечных равнин, и, следовательно, вряд ли что-то пропустили, пока спали. Но вскоре появляются небольшие холмы, которые постепенно становятся выше по мере нашего продвижения на юг. Вдруг за станцией Грознефть вдалеке по правой стороне мы замечаем первую высокую заснеженную гору. Кавказец, которого я принимаю за зажиточного кулака и который стоит у окна рядом с нашим купе, говорит мне, что это знаменитый Машук, так часто воспеваемый нашими писателями и поэтами.

Мы стоим в коридоре и наблюдаем за пассажирами. Все они, за исключением генерала авиации, кавказцы и заполняют узкий проход своими широкими развевающимися бурками и высокими папахами. Тот человек, с которым я перекинулась парой слов, подходит к нам и начинает говорить тихим голосом.

"Вы иностранцы, поэтому я могу общаться с вами свободно, – таинственно произносит он. – Я хочу вас кое о чём предупредить: не верьте тому, что вам показывают и говорят. Условия в этом году плохие, очень плохие, и я знаю это, потому что я старый человек и всю свою жизнь прожил в этой части Кавказа. Меня прозвали кулаком лишь за то, что я хороший земледелец и у меня много зерна. И они хотят заставить меня отдать часть этого зерна, чтобы, как они говорят, накормить рабочих в городах. Но какое мне дело до этих рабочих? Я забочусь о своей семье, и почему я должен отнимать у них то, что по праву принадлежит им, а потом отдавать это другим – совершенно незнакомым людям? Вот уж точно кулак!" И, громко сплюнув, чтобы показать своё недовольство, он продолжает: "Но мы будем отстаивать свои права, мы не безоружны, знаете ли, и многое может до весны случиться". (И действительно случилось, и многие кулаки были высланы из своих поселений на Северном Кавказе за неповиновение властям55).

В этот момент к нам подходит другой кавказец и принимается задавать вопросы о жизни в Америке, так что первый решает ретироваться.

Мы останавливаемся на станции Курсавка, находящейся посреди большой и живописной станицы. Жители носятся взад-вперёд по перрону, продавая жареных цыплят, потроха, колбасу и сыр. Вик выходит, чтобы на них посмотреть, а за ним обеспокоенным взглядом наблюдает генерал авиации.

"По-моему, он нас слегка подозревает, – шепчу я Вику, когда тот возвращается, – наверное, удивляется, что мы здесь делаем – единственные американские туристы в это время года".

Мимо нас пролетают буквально десятки жареных цыплят, и крестьяне делают чудесный бизнес, ведь почти все в поезде их покупают. Когда мы уезжаем, всё съестное уже продано и торговцы спешат домой с пустыми тарелками и блюдами, которые они, без сомнения, наполнят к приходу следующего состава.

По дороге мы проезжаем расположенное справа от нас очень длинное и узкое поселение, которое тянется вёрст на восемь-десять и живописно