Читать книгу - "Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов"

В неволе люто изводил.

Горбатый правду всем покажет,

И Шуйским он урок укажет.

Князь Борис Горбатый отличался статной фигурой и гордой осанкой военачальника. Длинная борода и усы дополняли образ человека, известного своей прямотой и честностью — качествами, резко контрастировавшими с изворотливой натурой всего рода Шуйских. Несмотря на кровное родство с ними через общего предка — Ивана Васильевича Горбатого — и совместное управление землями, их пути разошлись.

В начале все надеялись, что родство станет основой для прочного союза, но судьба распорядилась иначе.

В то время еще молодой, но уже весьма амбициозный военачальник Борис Горбатый все чаще появлялся при дворе. Его близость к правительнице Елене Глинской вызывала растущее недовольство среди «старых» бояр. Древний род Шуйских, веками заседавший в думе и привыкший к почету и уважению, с явной неприязнью наблюдал за возвышением Бориса Ивановича при дворе. В боярской среде шептались, что Горбатый слишком быстро продвигается по службе, не имея за плечами вековых заслуг предков перед Русью. Василий Шуйский, чьи праотцы веками занимали высокие должности при дворе, особенно остро переживал происходящее. Его гордость была уязвлена тем, что какой-то «выскочка» открыто претендует на влияние в государстве, пользуясь благосклонностью правительницы.

Напряжение между семействами росло. Бывшие соратники теперь с натянутыми улыбками приветствовали друг друга при встрече, а их люди все чаще вступали в перепалки на городских улицах. Совместное управление территориями, которое когда-то объединяло их, теперь только усиливало противоречия, превращаясь в поле для мелких интриг и столкновений интересов.

Основное противостояние развернулось на политическом поприще. Горбатый, убежденный сторонник сильной великокняжеской власти, ратовал за ее централизацию и укрепление державы, а Шуйские, привыкшие к вольнице, отстаивали сохранение боярских привилегий и прав знати. Эти противоположные взгляды на государственное устройство все сильнее обостряли разногласия между некогда близкими семьями.

И вот настал тот день, когда князь Борис Горбатый во главе отряда из десяти стрельцов, а также двух дворцовых приставов и дьяков, призванных для документирования всего, что они увидят, услышат и узнают, появился в поместье Шуйских для проведения обыска. Воевода прибыл в полной боевой готовности, но без излишней парадности.

Едва князь Горбатый и его приближенные въехали в поместье и, спешившись с боевых коней, ступили на территорию великолепного княжеского терема, они сразу ощутили гнетущую атмосферу напряжения и страха. Крепостные, встретившие гостей, стояли бледные, потупив очи долу; их руки дрожали, когда они принимали лошадей и оружие прибывших.

Из бокового крыла терема навстречу незваным гостям тут же вышел Василий Шуйский. Его пронзительный взгляд выражал презрение, а тонкие губы скривились в иронической усмешке.

— Ай да, Борис Иванович! Какая честь для моего смиренного жилища! — процедил он сквозь зубы, не спеша кланяться или подавать руку. — Что привело тебя в мои скромные владения?

— Да уж в чем-чем, а насчет смиренности да скромности ты малость переусердствовал, Василий Васильевич, — усмехнулся Горбатый, гордо расправив плечи и выпрямившись по-военному.

— И все-таки?

— Я тут, дабы убедиться, что в твоих владениях не творится бесчинств против крепостных, — пояснил Горбатый спокойным голосом.

— Бесчинств? У меня? — в глазах Шуйского вспыхнул гнев, но он продолжал сохранять спокойствие, только лицо его стало еще более презрительным. — Ты пытаешься очернить древний род Шуйских, что ли?

— Не я очерняю твой род, Василий Васильевич, — Горбатый покачал головой. — Твои деяния у всех на устах — уж постаралась Авдотья Никитична, все как на духу пред всеми разболтала. Пока твои слуги молчат и прячут следы твоих злодеяний, мои дьяки уже зарисовывают каждую улику.

— Хочешь сказать, что за крамольные речи я не вправе проучить проштрафившегося холопа, дабы другим не повадно было?

— Наказать холопа? — переспросил Горбатый, приподняв бровь. — Или же ты пытаешься обелить свои зверства под обличьем кары? Я наслышан о твоих уроках «воспитания» слуг.

Шуйский сжал кулаки и, едва сдерживая себя, процедил сквозь зубы:

— Да что тебе ведомо о моих уроках! Я имею полное право вертеть-крутить своими крепостными, как полагаю надобным!

— Право — верно, да не бесправие, — отрезал Горбатый.

— Твои дьяки могут шарить что угодно, — голос Шуйского уже дрожал от ярости. — Но они не отыщут ни тли, кроме своих выдумок!

— А мы поглядим, — спокойно ответил воевода.

Шуйский стиснул зубы, его лицо исказилось от гнева.

— Покаян будет тебе сей визит, Горбатый, пожалеешь, что осмелился на землю мою ступить без приглашения, — угрожающе процедил он. — Род мой древнее твоего, и не дам я порочить имя свое!

— Имя твое уже попрано твоими же деяниями. А коли чаешь, что древностью род мерится, то почто страшишься показать, что за стенами сими творится?

Шуйский побледнел и резко развернулся, его плащ взметнулся в воздухе.

— Убирайся с земель моих, Горбатый, добром прошу!

— Уйдем, непременно уйдем, Василий Васильевич, обыск свершим и сразу уйдем, — твердо произнес Горбатый. — А ты не мешай и покорись, ибо с грамоткой особенной я к тебе наведался, а не просто на медок с чайком набился.

С этими словами он направился к терему, увлекая за собой приставов и дьяков. Они спустились в полуподвал, где располагалась людская. После тщательного осмотра дьяки обнаружили явные следы недавних побоев: бурые пятна запекшейся крови на бревенчатых стенах, вмурованные в земляной пол железные кольца с остатками проржавевших цепей и глубокие рубцы от плетей на стенах и лавках. Воздух в этом месте был спертым и тяжелым от запаха несчастья.

Конюшня, находившаяся в дальнем углу двора, хранила следы жестокого обращения с животными: на стенах виднелись бурые подтеки, сбруя вся порвана и измочалена, а в стойлах валялись обрывки веревок и цепей. Дьяки с содроганием отметили, что некоторые следы совсем свежие, будто оставлены не более недели назад.

В самом дальнем углу заброшенного участка усадьбы, где даже ветер, казалось, боится нарушить зловещую тишину, стоял старый, полуразрушенный сарай. Его покосившиеся стены будто скрывали мрачные тайны, а запыленные окна едва пропускали тусклый свет угасающего дня.

Когда они вошли внутрь, их сердца наполнились ужасом. Местами стены сарая были испещрены свежими царапинами — глубокими бороздами, оставленными, судя по их форме и глубине, железными кандалами. Казалось, что какой-то отчаявшийся узник пытался вырваться на свободу, оставляя на стенах следы своих мучений.

Окна, когда-то выходившие в сад, теперь были заделаны сломанными досками, прибитыми наспех, словно тот, кто их устанавливал, торопился скрыть то, что происходило внутри. Однако через щели между досками проникал слабый свет, освещая самое ужасное — бурые пятна крови на полу, еще не успевшие потемнеть. Их яркий цвет служил безмолвным, но неопровержимым свидетельством о случившейся здесь