Читать книгу - "Венецианские куртизанки - Мюриель Романа"

не мог себе представить, что будет так бесстрашно бросать вызов стихии. Поначалу бурные волны вызывали у него ужас, море заранее казалось ему бескрайним пространством вечной неопределенности. Но, проводя дни и ночи на борту, он научился приручать этого морского зверя, понимать его настроение, сливаться с ритмом движения корабля, как с биением человеческого сердца.

Первым делом ему пришлось побороть морскую болезнь. Палуба уходила из-под ног, ежесекундно бросая вызов его стараниям удержать равновесие. Но он поборол ее и себя, справился с приступами тошноты, выстоял в сражении со стихией, пытавшейся его сломить. Корабль раз за разом трепали штормы, с неукротимой свирепостью сотрясавшие его от киля до кончиков мачт. Вой ветра смешивался с грохотом разбивавшихся о борта и о палубу волн, похожих на озверевших великанов, в пугающей тьме сердце сжималось от страха. Но он выжил вопреки всему. Из угрозы шум моря превратился в умиротворяющую симфонию, баюкавшую его мысли.

И все же ему не терпелось снова ступить на твердую, надежную землю, ему надоело в кровь ранить ладони во время качки, изо всех сил цепляясь за перекладины. Корабль уже приближался к французскому берегу, и он чувствовал, что мучительное плавание только укрепило его решимость. Каждое мгновение борьбы закаливало его волю и желание реванша.

Растворенная в воздухе морская соль дразнила его обоняние, глаза лихорадочно обшаривали горизонт, ища первые штрихи французского берега. Пронзительные крики чаек заглушали все более ласковый плеск волн по бортам, предвещавший приближение берега.

При всей своей неопытности он успел подружиться с командой, опытными морскими волками. Прежний лютый враг гугенотов, он теперь смотрел на них по-новому.

Наконец вдали показались колокольни и крыши Ла-Рошели, уже отчетливо вырисовывавшиеся в небе. У Монтгомери сильнее забилось сердце, по мере сокращения расстояния гигантскими прыжками нарастало его нетерпение. Скоро он опять станет собой, докажет свою доблесть, свое право занять почетное место в стране, по которой он мучительно скучал, вовсе не став изменником, которым в какой-то момент себя возомнил.

Луиза

Под величественными башнями Лувра в невидимых постороннему глазу глубинах его подземелий существовал особый, тайный, скрытый от непосвященных мир. То был замысловато переплетенный сумрачный лабиринт, тонувший во тьме штаб, зажатый склизкими многовековыми стенами. Извилистые коридоры образовывали загадочную ткань, в толще которой плелись сети интриг и обмана.

Высеченные в скале залы были безмолвными свидетелями древней истории дворца. Продуманно расположенные факелы отбрасывали скользящие тени на грубо отесанные камни. Толстые стены вбирали шепот откровенных бесед, сберегая тайны замышляемых здесь секретных операций.

Но сейчас даже толщина стен казалась недостаточной, неспособной впитать и сохранить в тайне всю ярость королевы и матери.

– Dio![10] Моему сыну грозит беда! Заговор против короля… Враги осмеливаются угрожать моим детям!

В неукротимой злобе Екатерина Медичи била и ломала все, до чего могла дотянуться: посуду, стекло, стулья, табуреты.

Даже привычные к вспышкам гнева королевы-матери Луиза и Клодина испуганно зажмурились. Они ждали, пока минует гроза, как ждала того же Дуроножка, подметавшая осколки маленьким, ей под стать, веником. Изабо и Мадлен вжимались в увешанную картами стену, притворяясь, что их нет. Луиза в который раз изучала на карте маршрут их возвращения из Италии.

Если бы она путешествовала одна, то предпочла бы доехать посуху до Рима, а то и до Греции, чтобы увидеть собственными глазами великолепие прошлых эпох. Но пришлось скакать верхом, и на преодоление расстояния между Венецией и Парижем им потребовалось около трех недель. Им довелось терпеть клопов в кроватях на постоялых дворах, мучаться ночами на чахлых матрасах, положенных на шаткие деревяшки, давиться подозрительным жарким в харчевнях. Последние их гроши канули в карманы алчных таможенников, не торопившихся пропускать их через границы, так что в Париже им пришлось покупать новую одежду в кредит.

– Все, ты закончила, твое величество? – не вытерпела Дуроножка. – Полегчало тебе?

И верно – королева-мать притихла и, присев к столу, сложила руки, чтобы сосредоточиться.

– Мой долг – обеспечить безопасность семьи. Я отправлю детей в Амбуаз, – решила она. – Что до вас, дамы, то теперь вы вотретесь в доверие к гугенотам. Я хочу все знать о заговоре.

Она встала и стала тыкать пальцем в одну за другой.

– На вас, Луиза, король Наваррский, на вас, Изабо, принц Конде.

– Могу ли я надеяться, что ваше величество вскоре позволит мне увидеться с господином Флоримоном Роберте? Он все еще в неведении, что я вернулась ко двору.

Королева-мать сухо ответила:

– Королю, моему сыну, грозит опасность, а вы, мадемуазель, отвлекаете меня своими сердечными историями!

Покрасневшая Изабо забормотала извинения, но Екатерина Медичи оборвала ее:

– Я устрою в замке Шенансо большой бал. Будут приглашены все гранды королевства, в том числе реформаторы. Это будет удобный случай. Что до вас, Мадлен, то, насколько я поняла, вы уже достаточно пострадали от этого дьявола Монтгомери.

– Благодарю вас, ваше величество, – пробормотала та с реверансом.

– Так и скажи, твое величество, что для нее у тебя не осталось заданий! – вмешалась Дуроножка.

– Верно, – согласилась Екатерина. – Как и для вас, Клодина, но вас я предпочитаю держать при себе.

– Барон, мой супруг, согласится оставить меня при дворе, с вами, ваше величество, – ответила Клодина с облегчением.

Луиза вздохнула.

– Король Наваррский – грубиян и невежда, ваше величество.

– Возможно, вы предпочитаете постель его жены? Неважно, ведь я не предоставляю вам выбора.

– Какую участь приготовили вы для Брантома? – осведомилась Клодина.

– С ним все ясно, – ответила ей Луиза, поджав губы. – Ему не место в Эскадроне.

Екатерина Медичи покосилась на свою фрейлину, немного подумала и ответила:

– Хочу его увидеть. Приведите его.

Мадлен

Снова очутиться в Париже значило испытать и радость, и беспокойство. Мадлен не забывала о долгах, толкнувших ее на роковой путь, на котором она сгинула бы, не вмешайся Луиза де ла Беродьер. Она озабоченно семенила по улицам, не обращая внимания на уличных зазывал. Ее не оставляли мысли об участи ее изгнанной семьи, о родном доме, занятом незнакомцами.

На подступах к Медвежьей улице ее ноздри затрепетали от аппетитного аромата кушаний, поспевавших в котле. Она различила запах вареного гороха, свежеиспеченного хлеба, разнообразных специй, и ее рот наполнился слюной. Она радостно толкнула такую знакомую дверь, но ее сердце тут же сжалось: стало ясно, что вкусные запахи тянутся не отсюда. В этих стенах властвовала все та же нищета.

Из комнаты ее матери вышел мужчина в одежде чиновника, завязывая свой гульфик. Она