Читать книгу - "Крушение - Виктор Серж"

— Если нам не хватит места, выбросим их за борт, — весело откликнулся Ортига.

— Это очень кстати, дайте мне только передохнуть.

Когда спасение приходит нежданно, это судьба. Мудрость велит не упускать случая, но при этом сохранять трезвый рассудок. Ардатов, растянувшись на продавленном диване, думал вслух: «Злейший враг удачи — это усталость». Ортига живо повернул к нему свою голову сильного юного рыбака, которую тусклый свет и ночной мрак как бы делили на две половины, черную и золотую:

— Но жить-то вы не устали?

— Дайте мне немного подумать, Хосе, хоть я и так уже думал больше, чем нужно…

Ардатов полузакрыл глаза, скрестил руки на груди, у сердца, и на него накатило огромное облегчение: он больше не один, он знает, что делать поутру. Он смотрел на молодых людей, перед которыми открывались неведомые пути, где будут сменять друг друга пейзажи, лица, события, и так почти без конца. В двадцать пять лет не думаешь, что жизнь когда-нибудь кончается. В это не дают поверить мускулы и мозг, омываемые свежей кровью; и так оно и есть, жизнь бесконечна…

Зильбер произнес:

— Нам выпала фантастическая удача…

Казалось, воцарилась зачарованная тишина, хотя молодые люди щелкали ножницами, пытаясь разрезать плотную ткань, а не сумев, рванули ее, и она затрещала, словно сорванный ветром парус. На газу закипал бульон. Ардатов произнес, не открывая глаз:

— Я никогда не устану жить. Наша планета чудесна, даже не сомневайтесь. И история совершается, несмотря на нас, с нами или против нас. Она может даже нас раздавить, но пойдет туда, куда должна идти.

Ортига протянул ему чашку бульона.

— Осторожно, чашка треснута. А вам не кажется, что ваши слова отдают фатализмом?

— Вовсе нет. Никакого фатализма в том, что дети растут. Никакого фатализма в развитии общества… И если мои старые мышцы начинают сдавать, то это — не от отчаяния. Нам надо бы много жизней, а у нас, у каждого из нас, она только одна…

— Это неочевидно.

— Неочевидно, как любая истина. Формулы могут быть ясны, а действительность — нет, и она останется, когда нас уже не будет. (Ардатов медленно приподнялся.) Ну что ж, мой чемодан собран, он не тяжелый. Разбудите меня около пяти… Кстати, у вас есть пропуска?

— Я сам их сделал, — гордо ответил Мориц Зильбер.

— Entonces, buenas noches[67].

Идя по коридору, Ардатов думал, что не сказал молодым людям всего, ибо многого им не понять. Большую часть человеческого опыта невозможно передать другим. Как объяснить им, что человека пожившего неотступно сопровождает толпа мертвых, которые потихоньку тянут его к себе? Мы думали о том же, что и ты, хотели того же, что и ты, любили так же, как и ты; мы были так на тебя похожи, что между нами нелегко найти отличия; кто-то из нас был лучше тебя, кто-то сильнее; нас больше нет, а ты есть, но скоро тебя не будет, а другие останутся… Те, кого уже нет, размывают черту, к которой мы все приближаемся, и это естественно, это чудесно — знать, что границы как будто и нет. Хорошие психологи вроде обнаружили в нас влечение к смерти, но это не усталость, скорее — осознание конечности и одновременно непрерывности жизни… На исследование этой проблемы нужны годы. У других будет время, и они поймут, а я могу лишь догадываться…

Он толкнул дверь своей комнаты и увидел Хильду, которая сидела, скрестив ноги, и читала. Электрическая лампочка, прикрытая вместо абажура маркированным конвертом, озаряла ее светлые, гладко причесанные волосы.

— Что читаете, Хильда?

— Фрейда. «Толкование сновидений». Неужели мы настолько одержимы сексом? Вы в это верите?

— Думаю, что старый Зигмунд порой попадал в яблочко… Только стрелы он пускал в безбрежный океан.

Он несколько раз прошелся по комнате, машинально, потому лишь, что испытывал потребность в движении. Окно скрывала черная занавеска; большие пятна сырости на беленых стенах причудливыми формами напоминали облака. Хильда, глядя на них, видела очертания огромной розы, парусника на гребне волны, шевелюры, обрамляющей лоб и тоже похожей на волну… «Я грежу наяву…» Ардатов стоял темный и неподвижный, с серыми мешками под глазами, лишь руки его озарял свет.

— Я пришла…

Ардатов почти позабыл о ней, охваченный усталостью и погруженный в диалог с собой. Он поднял на молодую женщину светлые глаза.

— Милости прошу… Я догадался. Вы целый час шли в потемках по Парижу, по вымершим улицам, у которых не осталось имен, которые ведут в никуда, но красивы как никогда… Поначалу вы были воодушевлены, гордились своим одиночеством, восхищались этим лабиринтом с нависающими стенами, у вас хватало сил принять будущее, но внезапно вы осознали, что впереди — тупик, цель, ради которой не стоит рисковать, и вы пришли…

— Я подумала, что вы, возможно, уйдете пешком. Поездов больше нет, те, что отправлялись, брали штурмом… Я была на вокзалах, там сущий ад… Я хочу уехать с вами. Вы не вредный. Я вам доверяю. А другие совсем сникли…

— Не Кааден.

— Нет, и не некоторые другие тоже. Но они так ограничены. Сильные и ограниченные собственной силой.

Только теперь он разглядел ее по-настоящему: густые пепельные волосы, небольшой, но прямой и упрямый лоб, детская свежесть, подростковая резкость, скрытое очарование лица без косметики. Светлые черточки бровей были едва намечены. Глаза, чуть косящие, смотрели прямо, голубые, спокойные, с поволокой. Она опиралась обеими руками о стол, наклонившись вперед, с маленькой, но пропорциональной грудью, и вся дышала той упорной и мирной силой, с какой тянутся к солнцу растения. Сброшенный под ноги походный рюкзак с привязанным котелком словно приглашал отправиться в горы. «Какие восхождения нам предстоят, Хильда?» — полушутливо спросил старик. «Самые трудные!» — смеясь, ответила девушка. И словно вся озарилась светом.

— Нужно поспать несколько часов, — сказал Ардатов. — У нас будет хорошая возможность уехать. Давайте впустим в комнату ночь.

Погасив свет, он отодвинул занавеску. От туманного неба исходило мрачное свечение. Можно было различить лишь семь гвоздиков Большой Медведицы. Ниже чернели ломаные линии крыш. «Я буду спать на кроватной сетке, а вы, Хильда, на матрасе, он вполне сносный…»

— Мне без разницы.

В темноте они разделись, стараясь не смущать друг друга, хотя не испытывали никаких чувств. Ардатов первым улегся на железной кровати и различил силуэт девушки в ночной рубашке, которая ворочалась на расстеленном на полу матрасе. Накопившаяся за много дней усталость точно потоком залила его с ног до головы, притупила чувства, сделала бессвязными