Читать книгу - "Годунов. Трагедии Смутного времени - Александр Николаевич Бубенников"

решительная полонизация всей русской культурной и общественной жизни. По всей видимости, при варианте объединения по Филарету Польша сделала бы с Московским царством то же самое, что уже произошло с Белой и Малой Русью. В то же время королевич Владислав, приняв православную веру, мог бы стать русским царем, независимым от Польши и отца-короля.

Грамоту Сигизмунду Третьему повезла большая делегация русских тушинцев, среди которых были наши старые знакомцы, убившие Федора Годунова и его мать, царицу Марию: князь Василий Мосальский, дворянин Михаил Молчанов, боярин Михаил Салтыков, другие вельможи и думные дьяки. 31 января 1610 года они были торжественно представлены королю в лагере под Смоленском. После нескольких дней переговоров, сопровождаемых горячими спорами, король и послы подписали условия, при исполнении которых Сигизмунд или Владислав могли встать во главе Российского государства. Сигизмунд поспешил потребовать от послов повиноваться ему до прибытия в Москву Владислава.

Они согласились, в чем присягнули королю и подписали документ, в котором говорилось:

«Пока Бог нам даст государя Владислава на Московское государство, буду служить и прямить и добра хотеть его государеву отцу, нынешнему наияснейшему королю Польскому и великому князю Литовскому Жигимонту Ивановичу».

Договор между королем и тушинцами писал Михаил Салтыков. Он был воеводой при Годунове, предал его, перешел на сторону Лжедмитрия Первого, потом стал думным боярином у его преемника.

В договоре, по которому природный королевич Владислав мог занять московский престол, было учтено требование дворян и приказных дьяков, никогда не звучавшее до пожаров Смуты. Само собой, в нем шла речь о неприкосновенности православия в русских землях. Особым пунктом значилось положение о царских расправах. Знатные персоны не желали более терпеть наказаний, накладываемых на них по воле прежних московских государей, поэтому изменили систему судопроизводства. Оно должно было осуществляться только по закону, ответственность за преступления не падала на родственников человека, совершившего их.

Дворяне, зараженные идеями польской вольницы, предлагали будущему государю Московскому, во-первых, поделиться своей властью с Земским собором и Боярской думой, во-вторых, дать право каждому из них ездить в другие христианские государства. В-третьих, в договоре ничего не говорилось о правах холопов. Мол, на Руси и рабам живется очень даже неплохо, поэтому менять тут нечего.

После бегства из лагеря Лжедмитрия Второго Марина Мнишек оставалась в Тушине. Она забрасывала письмами Сигизмунда Третьего, своего отца Юрия и римского папу, именовала себя в них царицей Московской, а короля – добрым братом, ждала, чем закончится дело с супругом, оказавшимся в Калуге. Только узнав достоверно, что его там хорошо встретили и к нему сбегаются казаки, Марина приняла важное и рискованное решение бежать из Тушина, где ее теперь сторожили. В ночь на 11 февраля 1610 года она в одежде стрельца и в меховой шапке, надвинутой на лоб, ускакала на коне из Тушина в сопровождении камеристки и пажа. Интересно, что она подалась сначала не в Калугу, а в Дмитров, где с польским войском стоял Ян-Петр Сапега, только что снявший осаду с Троице-Сергиева монастыря.

Марине не удалось договориться с ним. Он категорически не хотел отправляться в Калугу и соединяться там с ее супругом.

По дороге Марину догнал брат Станислав. – Умоляю, возвращайся в лагерь! – пылко попросил он горячо любимую сестру.

– Никогда, Станислав!

– Тогда сдайся на милость короля Сигизмунда.

– Чтобы вернуться нищенкой в Самбор, где меня никто не ждет?

– Ждут, Марина, отец и мать. Чего ты смеешься, сестра?

– Я не сказала тебе главного, брат.

– Ну так скажи сейчас.

– И скажу: я беременна.

– Ну и что, сестра?

– Кому нужен наследник московского престола в Самборе, брат?

– Кому нужен наследник престола здесь, в Смуту?

– Нужен уже сейчас, Станислав, или будет потребен.

– Ты всегда была затейница и авантюристка, сестра.

Они обнялись на прощание и разъехались в разные стороны.

Издали Станислав Мнишек услышал звонкий голос:

– Не поминай лихом, брат!

Глава 14

После бегства из Тушина беременной царицы Марины начался настоящий развал этой воровской столицы. Ее лихие и воинственные обитатели, кормящиеся Смутой, рассеивались по всей Руси. Часть казаков ушла вслед за царем Дмитрием Ивановичем в Калугу, остальные подались в разбойники: не видели для себя лучшей доли, не умели добывать себе пропитание каким-то иным способом. Последними в начале марта ушли из тушинского лагеря польские войска Рожинского. Им здесь больше нечего было делать. Покидая лихую воровскую столицу, этот воевода велел сжечь ее дотла, чтобы памяти о ней не осталось ни у русских, ни у поляков. Но, как видите, он этого не добился.

Бóльшая часть именитых русских тушинцев поехала каяться «полуцарю» Василию Шуйскому. Все остальные во главе с патриархом Филаретом в обозе Рожинского двинулись на запад, в смоленский лагерь короля Сигизмунда.

Едва ли не все поляки ехали без особой добычи. Лишь некоторым из них удалось получить хоть какие-то деньги за те города и села, которыми они управляли еще вчера, а сегодня согласились передать их под высокую руку Василия Шуйского. Например, тушинский военачальник Вильчек, которому подчинялся старинный русский город Можайск, продал его людям Шуйского аж за сто рублей. Теперь он тоже ехал в Смоленск с обозом гетмана Рожинского.

А в Москву, освобожденную от опасного соседа, купцы со всех земель везли продовольственные припасы, потому что цены на них там за последнее время поднялись до небес.

12 марта 1610 года русская столица с искренней радостью и великим торжеством встречала своего любимца, геройского полководца-красавца Михаила Скопина-Шуйского. Рядом с ним скакал его боевой друг, шведский военачальник Якоб Делагарди. По приказу Шуйского толпы народа встретили воеводу у городских ворот, бояре поднесли ему хлеб-соль. Москвичи плакали, громко величали его освободителем Русской земли, избавителем своим от ига нечестивцев, кланялись герою до земли, умоляли его изгнать всех злодеев за пределы Отечества.

Образованные дворяне при этой знаковой встрече освободителя Москвы от Тушинского вора сравнивали его с Давидом, которого древние евреи, согласно Ветхому Завету, почитали больше, чем царя Саула. Это был тонкий намек на ничтожного и бездарного правителя Василия Ивановича Шуйского.

«Полуцарь», конечно же, постарался скрыть раздражение немыслимым для него приемом, оказанным герою. Он никак не показал публично своего неудовольствия, напротив, встретил даровитого в воинском деле племянника со слезами радости на глазах, ласково обнимал и умиленно целовал его перед всем московским народом.

– В честь тебя, герой ты наш былинный, я закачу пир на весь мир, – заявил Шуйский. – Скажи своему шведскому другу, что все его славные воины получат от меня знатные подарки.

– Слышишь, Якоб, – обратился Михаил к Делагарди. – Царь всем твоим воинам преподнесет подарки.