Читать книгу - "Ревность о Севере. Прожектерское предпринимательство и изобретение Северного морского пути в Российской империи - Михаил Геннадьевич Агапов"

отождествлял «Российский Север» с северной частью «Азиатской Сарматии». Весьма произвольно цитируя труд Михаила Антония Баудранда, он сообщал, что в XVII веке это была «северная часть государства Московского или Белая Россия», в состав которой входили «провинция Двинская, Кондора, Печора, Пермия, Самоедия, Сибирь, Вятка, Лапландия, Лукомория»305. Омывавшие северные земли России воды Мирового океана Михаил Антоний Баудранд именовал «Сарматским морем». Примечательно, что у Овидия так назывался Понт Эвксинский (Черное море). В этой связи Н. Я. Озерецковский замечал, что у первых греков север был во Фракии, но по мере расширения цивилизации и открытия новых земель он переносился все дальше, пока не достиг предполюсной области. Соответственно, и название «Сарматское море» постепенно сместилось с Черного моря на Белое море. «Сарматское море, – пояснял Н. Я. Озерецковский соответствующее место Geographie ordine litterarum disposite, – есть часть океана Северного к Белому морю и к Северной части Московского государства прилежащая между устьями рек Оби и Двины. Ныне французы называют Московским морем или Северным Океаном (mer de Moscovie или Ocean Septentrional), а россияне Мурманским морем»306. Необходимо подчеркнуть, что у Озерецковского «Сарматское море» означает славянское («под названием сарматов разумели славян») или русское (эти этнонимы он использует как взаимозаменяемые)307. Таким образом обосновывается историческая принадлежность «Северного края» России. Этот тезис раскрывается Н. Я. Озерецковским при описании отдельных частей северного побережья России, в частности при описании Поморья:

Поморье есть северная часть России, в которой все по берегу Белого и Северного моря от границы к Онеге с финнами на востоке до гор Великого пояса или Урала заключается; к югу же издревле русские часть по части овладели и к Руси приобщили; и для того не можно границы положить308.

Н. Я. Озерецковский также утверждал, ссылаясь на «Краткий российский летописец» М. В. Ломоносова и «известия из внешних писателей», что «распространение славян северных до рек Выми и Печоры и даже до Оби» произошло задолго до того, как «Ермак открыл вход в Сибирь военною рукою», а русским обитателям Двины и Печоры издавна была хорошо известна «та страна при реке Таз, где потом построен город Мангазея», откуда они вели «дорогими соболиными мехами торг»309. «Приобщая» северные земли к Московскому государству, его агенты подчиняли великому князю Московскому «народы сей части: емь, лопь, двинян, югров или югдоров, зырян и пермов», у которых, подчеркивает Н. Я. Озерецковский, за исключением «югров и пермов», не было собственных князей. Иначе говоря, русские, по Н. Я. Озерецковскому, еще в стародавние времена привнесли в «северные страны» государственность и «подали первый повод, что сия великая и славная, но древним совсем незнаемая часть света, в Российской империи известна учинилась»310.

1.3.2. Народы Севера России на «цивилизационной шкале» науки XVIII века

Население Первого Севера России составляли, согласно Озерецковскому, прежде всего два народа – россияне и самоеды, – отличающиеся друг от друга «языком, верою и образом жизни»311. Если происхождение первых выводилось от «славян северных», то происхождение вторых оставалось загадкой. В. Н. Татищев называл самоедов потомками сарматов312. Озерецковский, не уточняя античную генеалогию самоедов, считал их «азиатским народом», начало и происхождение которого «относить надлежит ко внутренним местам Сибири»313. Он философски замечал, что все племена и народы произошли от Ноя и его сыновей, но за давностью лет уже невозможно установить, «кто от которого сына пошел»314. В Сибири русские колонисты считали самоедов потомками татар, которых «славный разбойник Ермак, разоряя Сибирь, рассеял по… незнакомым сим местам»315. С точки зрения выстраивания «шкалы сравнительной цивилизованности» (термин Л. Вульфа316) обитателей «Севера России» более важными, нежели происхождение, Озерецковскому представлялись следующие критерии: 1) культурная близость «славенороссийскому народу»; 2) восприимчивость к проповеди христианской религии и 3) лояльность российским властям. Ни одному из этих признаков самоеды не соответствовали. Они проживали «на берегах азиатских Ледовитого моря» от Мезени до Оби и от Оби до Лены317, то есть на землях, даже с точки зрения «коренных россиян», совершенно непригодных для проживания, и вели кочевой, то есть первобытный или дикий в классификационной системе науки того времени образ жизни318. При этом от южных кочевников, с которыми Озерецковский был знаком по Оренбургской экспедиции, северные номады отличались, по мнению ученого, большим миролюбием. Озерецковский писал об этом, рассуждая о происхождении «звания самоед»:

Самоед или самоядец почтен быть может, по российскому словопроизводству, за людоеда; но сие зверское неистовство приписывать диким полунощным народам не прилично, которые по естественному свойству не столь человеконенавистны, как кровожаждущие дикие полуденные народы. Древние историки не знали в севере людоедов… россияне легко сделать могли слова самоядь, самоед из имен своего языка сыроядь, сыроед, принятых может быть во употребление в самые первые, по покорению самоедов, времена, по причине, что предки наши знать могли так, как и мы в нынешнее время знаем совершенно, что самоеды завсегда и столь же охотно в пищу употребляют сырое мясо рыб и оленей как и вареное мясо тех же животных319.

На протяжении нескольких столетий уничижительный экзоэтноним (от греческих слов ἔξω – «вне» и ὄνομα – «имя») стигматизировал коренные народы Севера, служил инструментом повседневного речевого конструирования их инаковости по отношению сначала к «славенороссийскому», а позже – «великорусскому» народу. Здесь и далее этот экзоэтноним используется исключительно как понятие, прочно вшитое в тексты исследуемой эпохи.

Самоеды, вместе с которыми Озерецковский путешествовал по Беломорскому побережью, явно огорчали ученого упорной приверженностью своим «языческим» верованиям и полнейшим равнодушием к христианской проповеди. «Народ сей погружен в глубочайшем невежестве», – заключал он320. Просвещенному цивилизатору Озерецковскому самоеды представлялись «крайне нечистоплотными», «всеядными», «грубыми и безграмотными», «тупоумными». В глазах Озерецковского они были enfants terribles – «ужасные дети» – Севера, к тому же воинственными, склонными к «набегам и покушениям… в разночисленных партиях» на отдаленные русские остроги321. Больше всего Озерецковского настораживало практически полное незнание самоедами русского языка и базовых норм российского законодательства. Самобытный северный народ явно ускользал из-под контроля Российского государства, и потому Озерецковский считал необходимым «внедривать в него знание и почитание к главным законоположениям российским», в частности посредством «заведения для самоедских детей школы на казенном иждивении»322.

На более высокой ступени развития, по мнению Озерецковского, стояли зыряне. Считавшиеся потомками легендарной чуди323, они обитали при реках Ижме, Вычегде и Выми, вели оседлый образ жизни, занимались хлебопашеством, были «опрятнее прочих деревенских жителей». В XIV веке «во времена Стефана Великопермского [были] просвещены святым крещением», сохранив свой собственный язык, освоили и русский. Зыряне представляли собой наглядный пример того, как «дикие» северные племена могут быть «чрез долгое время и принятием христианской веры присовокуплены к российскому народу». Поэтому среди других нерусских северных обитателей, по оценке Озерецковского,