Читать книгу - "Новые миры взамен старых - Ирина Владимировна Скарятина"

Священник начал читать заупокойную молитву, и мы с Виком опустились на колени в высокой мокрой траве. И пока батюшка и псаломщик исполняли заупокойные песнопения, яркие видения моей матери и меня самой в детстве быстро проносились в моём сознании, стирая настоящее и заставляя вновь переживать прошлое.

Как когда-то, давным-давно, я вижу себя стоящей рядом с ней на панихиде по её отцу … И, к своему удивлению, замечаю, что она в это время плачет. Её голубые глаза широко раскрыты, и слёзы медленно катятся по щекам на чёрную креповую отделку платья, где в течение нескольких секунд сверкают, как бриллианты в её броши. Её пальцы крепко сжимают спинку стоящего перед ней стула, их костяшки побелели и напряжены.

Я с недоумением смотрю на неё. Почему она плачет сейчас, когда дедушка Лобанов так давно умер? Позже я задаю ей этот вопрос, и она, в изумлении глядя на меня, отвечает дрожащим голосом: "Однажды, Вишенка, ты поймёшь. Есть некоторые вещи, некоторые чувства, которые даже время не в силах изменить".

Конечно же, тогда я её не поняла, на это потребовались годы.

Затем я снова вижу нас обеих вместе, только на этот раз в семейном склепе Скарятиных. Мы опять стоим бок о бок на очередной поминальной службе, и наш собственный церковный хор прекрасно, с хорошо натренированными профессиональными эмоциями, исполняет те же самые заупокойные песнопения. Теперь она не плачет и, повернувшись в какой-то момент ко мне, с глубоким вздохом шепчет: "Я так устала, Малышка; эти долгие службы по родственникам, коих я вообще не знала, действительно утомляют. И здесь так холодно. Бр-р-р, как же мне ненавистна мысль о том, что я когда-нибудь буду лежать вон там". И она указывает на два пустых места в углу склепа, которые предназначаются ей и моему отцу после смерти. "Как бы я желала, чтобы этого можно было избежать", – дрожа, добавляет она.

И её желание исполнилось. Она лежит не в той сырой мрачной крипте, а под открытым небом, на зелёном склоне холма у моря.

А вот она выглядит сияющей и прелестной, когда входит в мою старую детскую, одетая в серебристо-голубой бархат и украшенная бриллиантами, так как собирается на придворный бал. Эти драгоценности сверкают в мягком свете лампады, горящей перед иконой святой Ирины над моей кроваткой, и когда она низко-низко склоняется, дабы поцеловать меня на ночь, сладкий аромат фиалок окутывает меня и остаётся со мной, пока я не засыпаю.

"Подожди минутку, не уходи", – шепчу я, но она тихонько смеётся, раздаётся нежный шелест шёлка, и она исчезает.

"О, не уходи", – прошептала я и сейчас, стоя на коленях в мокрой траве и слушая, как над головой шелестели листья. Но внезапно чары рассеялись, видения испарились, и я снова услышала голос священника, произносившего над её могилой заключительные слова панихидного молебна: "Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей Марии, и сотвори ей вечную память".

"Вечную память", – повторил псаломщик, а затем отозвалось эхом и кладбище вокруг нас. Поминание завершилось.

Через несколько минут мы уже обсуждали со старым отцом Иоанном вопрос о том, чтобы могила содержалась в достойном состоянии и на ней сразу же посадили цветы вместо сорняков.

В тот же день мы вылетели в Ленинград. Небольшой одномоторный самолёт с первого взгляда вызвал у меня некоторые опасения, поскольку выглядел пугающе маленьким и хрупким по сравнению с огромными трёхмоторными машинами, на которых мы до сих пор летали. "Если нас так болтало на тех здоровенных монстрах, – мрачно подумала я, – то каково же оно будет на этой плюгавенькой штучке". Но, что удивительно и невероятно, она взлетела без каких-либо хлопот и почти сразу же стрелой взмыла прямиком в тёмно-синее небо.

Салон был таким крошечным, что, даже не вытягивая шеи, мы могли смотреть по сторонам через два широких иллюминатора, которые были намного больше, чем на прошлых самолётах. Шума почти не было, и мы реально могли общаться друг с другом, не крича и не жестикулируя, и хотя движение было быстрым, не возникало захватывающего дух ощущения, словно летишь в пространстве вперёд головой. Напротив, это было скорее похоже на езду в нашем собственном автомобиле, который каким-то магическим образом покинул земные дороги и продолжал катиться по небу всё тем же спокойным аллюром.

Прямо перед собой мы могли отчётливо видеть все датчики на приборной панели пилота, показывавшие высоту в семьсот метров и скорость в районе ста девяноста километров в час. Серебристые крылья самолёта сверкали на солнце, мотор гудел, и мы неуклонно поднимались всё выше и выше.

Слева от нас блестел голубой, как яйцо дрозда, Финский залив, а под нами простирались широко и далеко в направлении восточного горизонта необъятные и тёмные леса Севера, лишь изредка прерываемые болотистой растительностью или полосками плохо обработанной земли разных цветов с иногда проглядывавшимися то здесь, то там соломенными крышами сельских домов. На этот богато украшенный ковёр отбрасывали свои двигавшиеся тени, образуя странные тёмные узоры, проплывавшие мимо нас мелкие облака. Эти бесконечные облачные вереницы тянулись сюда прямо с Северного полюса, ведь впереди простиралась плоская и низкая равнина и ничто не могло остановить или даже затруднить их продвижение, пока они, пройдя над Северным Ледовитым океаном, ползли вглубь материка.

Финский залив делался всё уже и уже, и лёгкие воздушные облака медленно сменились более тёмными и тяжёлыми, наполненными дождём. Неожиданно прямо перед нами выросла огромная чёрная гряда. В ней то и дело вспыхивали молнии, а затем до нас долетали ужасные раскаты грома. Мы летели точно в направлении грозы. Но стоило нам приблизиться к ней, как пилот резко повернул влево, и мы стали огибать грозовую тучу, фактически пролетая у самого её края. Из густой тёмной массы лил проливной дождь, в то время как над морем с безоблачного неба ярко светило солнце.

Вскоре гроза осталась позади, и, миновав средневековую эстонскую крепость Нарва, мы пересекли границу и влетели на территорию СССР, спустившись на высоту в двести метров, дабы пограничный патруль мог чётко разглядеть, кто мы такие. После чего, вновь быстро поднявшись до пятисот метров и даже выше, мы миновали первый русский город – Ямбург.

Длинные унылые леса и болота, словно драконы из сказки, охраняли въезд в Ленинград. Но тут показался Кронштадт, крошечный островок посреди моря, а затем утопающий в деревьях Ораниенбаум и Петергоф с его сверкающими каналами, сбегающими к большой воде. И там, в